– Не пожалеешь… – прошептал он на ухо.
Он сдавил сильнее.
– …не только не пожалеешь, очень будешь благодарна, – договорил он.
Изгиб лестницы. Голос Джека. Дыхание Пола. Из трубки доносится музыка – все никак не освободится линия.
Легкость.
Тошнота.
Это я для Джека накрасила губы, не для тебя.
Кончики его пальцев влажные, как ягоды юкки, лицо все ближе к моему, чувствую кожей его дыхание.
Я не хотела его бить, просто хотелось раствориться, выскользнуть у него из рук, просочиться через ковер, через пол…
– Нет, серьезно, ты, я и лед‑девять, секс будет незабываемый, у тебя такого никогда в жизни не было…
– Здравствуйте, Пол, простите, что заставила вас ждать. Пол, вы меня слышите? – послышался голос в телефонной трубке.
Пол отпустил меня. Выйдя на крыльцо, я скомкала и выкинула его двадцатку.
– Козел! – вырвалось у меня.
Если не произойдет какой‑нибудь неожиданности с миссис Купер, дон Эстебан, а скорее, мистер Пол‑мать‑твою‑Юкилис мне заплатит. И гораздо больше двадцати гребаных долларов.
Автобусная остановка. И на восток, и на запад – горы. В зеленовато‑синем небе растянулось копьевидное облако. Прямая линия шоссе бежит через леса и широкую долину. На юге видны предместья Фэрвью, на севере – только лес и лес. До самой Канады.
Неподалеку ревет бензопила.
Я переоделась. На этот раз на мне черные джинсы, белая блузка и блейзер, оставленный Анжелой. Я причесалась и не слежу за тем, чтобы поменьше жестикулировать – решила играть, актерствовать, как Джек.
Со стороны Фэрвью приближается автобус.
Остановился, но водитель дверь не открыл. Показал на часы и беззвучно, но тщательно артикулируя, выговорил «рано».
Ну, парень, будь я одной из этих долговязых трофейных жен с Пёрл‑стрит…
Впрочем, они на автобусе не ездят.
У меня за спиной раздались шаги, показался мексиканец‑рабочий с вязанкой хвороста. Положил ее на землю и отошел в лес облегчиться.
– Открой, – беззвучно, одними губами, обратилась я к водителю, но он отрицательно покачал головой.
Ох, Америка, ты во всем идешь мне навстречу!
Секунда за секундой превращались в прошлое. Холодное солнце на небе, застывший автобус на дороге – вхолостую молотит двигатель. Слышно, как журчит струя мочи.
Прошло ровно пять минут, и водитель нажал на кнопку, включился компрессор, дверь открылась.
Пахнет кондиционированным воздухом, кофе, людьми.
Пожилой мексиканец вернулся к дороге. За границей он явно не первый день. Мне вдруг представилось его прошлое: переход через границу в Хуаресе, ночная поездка по Техасу, нотация, которую на грубом уличном испанском читает ему Эстебан или подонок управляющий, только что явившийся из Лос‑Анджелеса. Потом работа, работа, работа целыми днями с утра до вечера. Сон в мотеле на какой‑нибудь горе Потная Спина или в денверской ночлежке, подъем – и снова работа, работа.
Мы на мгновение встретились взглядами.
В них понимание, узнавание.
Жизнь нелегка.
Не до шуток, вашу мать.
Он кивнул мне. Я кивнула в ответ.
– Поедете, мисс? – нетерпеливо спросил водитель.
Я вошла в автобус, протянула пять монет по двадцать пять центов. Получила сдачу – цент в цент. Билета не взяла, прошла в конец салона и уселась в последнем ряду. Окинула взглядом немногочисленных пассажиров и сразу же забыла о них. Они меня тоже как будто не заметили. Кто ездит на автобусе в этом городке? Дети, водители, которых лишили прав за вождение в нетрезвом виде, иностранцы.