– Как вы после утренней истории? – поинтересовалась я.
Эстебан крякнул и коротко пересказал Пако сегодняшний эпизод с шерифом, причем свою роль в нем основательно приукрасил, так что она приобрела даже отчасти героический характер.
– У шерифа, мне кажется, тут большая власть, – заметила я.
– Его можешь не опасаться. Он у меня во где! – И Эстебан показал кулак. – Он, дурак, замахивается на многое, а у самого мозги коровьи.
– Ребята говорили, он на войне был. В Ираке, – заметил Пако.
– Нет‑нет, не на этой, на первой. В морской пехоте служил. Он был в Кувейте. Не на этой. – Эстебан пренебрежительно хмыкнул.
Я вдруг поймала себя на том, что говорю вслух:
– Страшный человек.
Шериф действительно внушал мне страх. Зачем он побывал на станции техобслуживания? Что ему до дорожного происшествия, в котором погиб мой отец? Или Рики что‑то упустил?
– Не беспокойся, зайчишка. Он – ничто. Были бы мы с ним в Мексике, я бы его разделал, но здесь… – Эстебан презрительно махнул рукой.
– Похоже, этот пострел везде поспел, – произнесла я и тут же выругала себя, зачем распускаю язык.
Эстебан взглянул на меня, отпил текилы и слегка прищурился. Даже Пако посмотрел как‑то странно.
Хватит болтать.
Я изобразила смирение и занялась едой. Смотрела к себе в тарелку. Они заговорили о соккере, я не слушала. Эстебан пил в два раза больше нас и ел с аппетитом. Ненадолго оторвавшись от еды, он хлопнул по столу ладонью и решил вернуться к прежней теме:
– Нет, пусть он тебя не беспокоит. Он считает себя игроком. Думает, будто всем заправляет в этом городе. Если правду сказать, на самом деле это я; я здесь всем заправляю. Он не знает и половины того, что тут творится. И половины. Говноед, он когда‑нибудь свое получит, увидишь. Вот увидишь.
Глаза потемнели, стали жестокими.
Я вспомнила о его «ренджровере».
Конечно, как заметил Рики, если ты очень глуп или очень смел, можешь сбить человека, сбить насмерть, и не позаботиться о том, чтобы отремонтировать машину. Просто беззаботно разъезжать себе на ней, зная, что в этих краях жизнь мексиканца не стоит и ломаного гроша.
Эстебан доел вырезку и причмокнул. Щеки у него порозовели, лицо лоснилось.
Я заговорила о спорте, и Эстебан стал объяснять мне разницу между регби и американским футболом. Из множества тем, которые меня не интересовали, эта была самая скучная.
Время шло.
Закончив еду, Пако вежливо меня поблагодарил, а на Эстебана взглянул так, что тот, несмотря на свое настроение, вспомнил о хороших манерах.
– Ох, это было замечательно, Мария, спасибо тебе за великолепный ужин, – сказал он. – Ничто так не поднимет настроение, как хорошая еда.
– Да это я так… кинула кое‑что на сковородку, – ответила я, но вынуждена была признать, что подобные комплименты мне небезразличны.
– Нет‑нет, очень было вкусно, – настаивал Эстебан.
Ничего сладкого у нас не нашлось, зато были сигареты, и еще оставалась текила.
Мы перешли на балкон.
Эстебан посмотрел на нас и покачал головой.
– Они не доверяли вам. Вы тут совсем недавно. Сволочи. Неблагодарные сволочи. Я им покажу! – погрозил он и, громко топая, пошел к себе в номер в восточном крыле мотеля.
– Напился, – сказала я Пако.
– Нет, это для него пустяки, – ответил он.
То ли я оказалась права, то ли у Эстебана было какое‑то серьезное душевное заболевание, но только через несколько минут он вышел из своей комнаты с охотничьим карабином и принялся палить в сторону леса, крича: «Chinga tu madre!»и другие непристойности.