– Он бывал в Соединенных Штатах дважды. Один раз после смерти отца и на прошлой неделе ездил в Нью‑Йорк, на дискуссию в ООН, посвященную Кубе.
– И не остался там?
– Нет, сэр, он верен Кубе и революции, как и я.
Гектор кивает сам себе, наступает молчание, но он жестом показывает: «Давай еще в том же духе!»
– И потом у меня мама старенькая, живет на государственную пенсию. Я не сделаю ничего такого, что могло бы поставить под угрозу ее благополучие, – добавляю я.
Гектор, довольный, улыбается:
– Что ж, офицер Меркадо, не сомневаюсь, все это будет должным образом учтено, а я замолвлю за вас словечко в министерстве. И имейте в виду, процедура, по сути, бюрократическая, тут все очень строго. Если вам и дадут разрешение на выезд, то только для поездки в Мехико. Вы не сможете поехать в Акапулько или в какое‑либо другое место.
– Я это отлично понимаю, сэр.
– Неделя, по‑моему, слегка чересчур для собеседования и знакомства с университетом.
– Мм, я, кроме того, хочу купить кое‑какие книги и подыскать недорогое жилье, чтобы потом снимать.
– Да, конечно. Что ж, у меня на сегодня еще очень много дел, офицер Меркадо. Как я уже сказал, посмотрю, чем смогу помочь. Позволь тебя проводить.
Проводить.
Подальше от жучков и театрального диалога для жлобов из Министерства внутренних дел.
Идем по коридору, спускаемся по лестнице, мимо пятен облупившейся оранжевой краски, спящего Посады, мимо загадочным образом проснувшегося Ортиса.
– Доброе утро, сэр, – здоровается он.
– Доброе утро, – коротко отзывается Гектор, и с этими словами мы выходим на улицу.
– Ты, должно быть, видела еще и сержанта Менендеса?
– Но не в участке, – отвечаю я.
– Проявила мудрость, не упомянув его имя. Никогда не произноси это имя у меня в кабинете. Он считает, что ведет себя тихо.
– Не понимаю, что вы имеете в виду, сэр, – отвечаю я на это.
– Хорошо. Идем‑ка на бульвар Малекон, – говорит Гектор.
Набережная Малекон ведет по берегу бухты. В Александрии и Шанхае набережные давно привели в порядок, а наш Малекон наводит на невеселые мысли о былом величии. Представьте себе Рим в Средние века или Константинополь за несколько лет до завоевания турками. В любом другом городе мира земля в таком месте – между мысом и входом в Гаванскую бухту – стоила бы бешеных денег. Но на Малеконе пляжа как такового нет, правда, за парапетом набережной на едва заметно изгибающемся берегу все‑таки купаются и ловят рыбу. В ясную погоду отсюда открывается прекрасный вид на крепость Ла‑Кабанья постройки XVIII века и голубые воды Флоридского пролива. Малекон мог бы быть прекрасен, если бы не стояли здесь в ряд иногда отделенные друг от друга пустотами, заколоченные досками ветхие трехэтажные домики. В пятидесятые годы в них располагались бары, кафе, отели, частные казино, ресторанчики, где подавали мороженое, представительства фирмы «Кадиллак» и тому подобное. В шестидесятые все это было отдано под жилье для рабочих. Сейчас домишки доживают свой век. Во время штормов волны перехлестывают через парапет набережной, заливают их, разбивают стекла в окнах, древесина гниет, а денег на ремонт, разумеется, нет. Яркая краска давно смылась, и дома, хоть и стоят пока, производят впечатление сборища беззубых стариков, ожидающих апокалипсиса.
Если пойдете по Малекону на восток, смотрите налево, если на запад – направо. В общем, смотрите на море, тогда будет не так грустно.
Гектор – вот уж настоящий джентльмен – разрешает мне идти рядом с парапетом, поближе к морю.
– Да что с тобой, что ты все отстаешь? – сердится он.