Если бы кто‑нибудь всерьез поинтересовался, эта легенда сразу развалилась бы, однако не настолько я крупная звезда, чтобы кому‑то в голову пришло копать. Ну еще один актер на вторые роли отправился на реабилитацию. Кому какое дело?!
В этих лазурно‑голубых глазах я замечаю жалость к самому себе, но ни чувства вины, ни раскаяния, ни понимания в них не видно.
– А потом?
– А что – потом? Отсиделся две‑три недели в том центре, вернулся в Фэрвью читать сценарии. Тот, кого взяли на мою роль в «Орудийном металле», не потянул, его выставили, роль снова предложили мне, я согласился. Все было хорошо, пока этот сукин сын не явился разнюхивать.
– Какой еще сукин сын?
– Бригс. Бригс, мать его! Но Пол опять‑таки взял все хлопоты на себя. Мы откупились. Пятьдесят тысяч дали на какую‑то полицейскую благотворительность да еще сфотографировался пару раз с кем‑то из них вроде как со знакомыми. Пол пообещал пригласить ребят из полиции статистами на съемки следующего фильма. Господи, это все так умилительно! Такие пустяки!
Я поморщилась.
Хотелось бы думать, что это был первый платеж из многих, которые непременно последовали бы. Бригс был не так прост.
– Как вы узнали, что мы здесь, на озере?
– Пол ухитрился нажать тревожную кнопку, а Бригс нашел его машину по джи‑пи‑эс‑маячку. Разбудил меня, поднял помощников. Он мог заблокировать дороги, но знал, что тревога как‑то связана с той аварией. Так что пришлось все делать без посторонних и тихо.
Киваю, улыбаюсь.
– Ладно. Ты очень хорошо все рассказал, Джек. Теперь слушай внимательно. Пако захочет тебя убить. Он считает, что ты непременно пойдешь в полицию и там все выложишь. Мы должны его убедить, что не пойдешь, – уговариваю я.
– Я не пойду!
Слезы, молитвенно сложенные дрожащие руки.
– Я знаю, что не пойдешь, потому что, если все‑таки пойдешь, журналисты выяснят, что ты сбил насмерть моего отца, а твой менеджер вступил в сговор с местной полицией, которая и замяла дело. Это убийство и участие в сговоре. Можешь получить большой срок, но дело даже не в этом. Твоей карьере на этом – конец.
– Я не собираюсь идти в полицию. Нет‑нет, – говорит он с отчаянием в голосе.
– Мой друг Пако – приверженец старых законов. Он из джунглей. У них там в буквальном смысле «око за око». Нельзя сообщать ему, что за рулем тогда был ты. Понимаешь? Ты лучше вообще ничего не говори. Разговор я беру на себя. Договорились?
В его взгляде я читаю страх и благодарность.
– Почему? Ты имеешь полное право убить меня. Я убил твоего отца.
– Потому что не будет мне утешения, я это сейчас понимаю. Только хуже станет. Гораздо хуже.
Облегчение. Опять слезы, мать твою. Наверно, неподдельные.
Пако уже совсем рядом. Понижаю голос до шепота:
– Я не дам ему убить тебя, но ты должен кое‑что для меня сделать.
– Что угодно. Я твой должник.
– Я хочу, чтобы ты перестал пить. Перестал принимать всякую дрянь. Чтобы вел примерный образ жизни. Начал интересоваться окружающей жизнью. Отдавал значительную часть своих доходов на благотворительность. Отвез гуманитарную помощь в Африку, в Индию. Занялся улучшением участи мексиканцев, которые выполняют для вас всю тяжелую грязную работу, а вы их просто не замечаете. Ты по‑прежнему можешь сниматься в фильмах, но должен перестать умножать зло, перейти на сторону добра.
Кивает. Теперь уже неподдельно ревет.
– Да‑да, конечно. Обещаю. Мне повезло, что это была ты. Я никогда не смогу вернуть тебе отца, это не в моих силах, но сделаю все так, как ты говоришь, – искренне обещает Джек.
– Мне нет нужды угрожать тебе. Сам понимаешь, что будет, если я узнаю, что ты попался с кокаином или оказался за рулем в нетрезвом виде…
– Этого больше не случится, даю слово.