Например? Иметь перед начальством «вид лихой и придурковатый»?
Милорадович молчал, изучая своего собеседника.
Понимаю, вы настроены шутить. И никак не можете этого своего настроя унять, очевидно, по той простой причине, что не встретили покуда для своего остроумия партнера? Что ж, поверьте мне, я Вам его предоставлю.
Где ж такой живет?
В Сибири. Много я туда Вашего брата отправил. Вот и будете там соревноваться в красноречии. А столичного читателя уж пожалуйста увольте от необходимости созерцать Ваши творения
Саша? Ты с нами?
Да, голубушка моя. Вот невольно припомнилась та самая встреча, о которой Вы только что изволили толковать.
Ну так утолишь любопытство-то наше?
Отчего же. Все решилось просто и по русскому канону.
А именно?
Взяткою. Видите ли, дед после смерти своей оставил бабке целый сундук с эфиопскими деньгами.
Теми самыми, что отдавал он еще царю в канун французской кампании?
Другими. У него их было много. И вот из этого-то сундука бабка и друг деда покойного, Давид Гершалович Шепаревич тоже эфиоп потомственный, и уплатили Милорадовичу дань за то, чтобы меня не в Сибирь, а всего лишь сюда, в злосчастный Крым сослали.
Чем же тебе здесь не мило?
А что здесь милого? Я ж не малоросс. А здесь самая тебе Малороссия и есть! Говора русского милого сердцу не слыхать!.. Вот только эфиопские друзья и спасают
Когда речь заходила о них, глаза поэта как бы самопроизвольно светлели, он улыбался, речь его делалась возвышенной и доброй.
А чего ж они-то совсем по-русски не говорят?
Совсем. Но все понимают.
По законам жанра, один из чернокожих должен был сейчас прервать свое монолитное молчание. И он это сделал, озарив комнату дома Ришелье, который Пушкин снимал на время своей крымской ссылки, амхарским говором:
Тххааелиунгда. Пшангдааа Закунгда только и смогли разобрать гости, доселе никогда не слышавшие таких диковинных наречий.
Тххааелиунгда. Пшангдааа Закунгда только и смогли разобрать гости, доселе никогда не слышавшие таких диковинных наречий.
Что он сказал, Саша?
Восхищение выражает.
Чем?
Не чем, а кем. Анной Петровной и ее красотой.
О! Право, нам лестно!
Африканец продолжал:
Бенгиуууаа Закуэст Сукангианнн Матумба!
А сейчас?
Стихами заговорил.
Да что ты? Переведи нам!
Не знаю получится ли
Но Саша!
Ну хорошо «Я помню чудное мгновенье // передо мной явилась ты, // как мимолетное виденье // как гений чистой красоты»
Ах женщины обомлели. Арап продолжал лопотать, а поэт переводить.
«В томленьях грусти безнадежной, // В тревогах шумной суеты // Звучал мне долго голос нежный // И снились милые черты»
Анна Петровна не сводила с него глаз. И хоть автором строк был вовсе не Пушкин, принявший на себя скромную роль переводчика (а может, и Пушкин, а африканец говорил что-то совсем нам неведомое правду о том таят анналы истории), все же именно Александр Сергеевич приковал к себе ее внимание, ведь говорились эти милые ее сердцу слова его устами
А после, когда Полина Андреевна осталась играть в карты с Раевским и Зиендой, Пушкин пригласил Анну Петровну осмотреть дворец. И конечно же, путь их привел прямиком в его опочивальню.
Велико же было ее удивление, когда она увидела здесь лианы, подвешенный к потолку гамак, тамтамы, деревянных идолков по углам
Но что это? вполголоса спросила она.
Это дань предкам, корням, памяти. Я ж коренной эфиоп. И только вся эта стилистика помогает мне поддерживать себя здесь в форме.
Вы верно шутите?
Отнюдь.
Пушкин указал рукой на дверь, и из-за нее появился голый Ктутту, в одной набедренной повязке.
Ах, срамота! воскликнула Анна Петровна и прикрыла глаза рукой.
Ничуть. У нас так принято.
С этими словами поэт стал срывать с себя одежды и бросать их на пол. Ктутту заиграл на тамтаме причудливую, но манящую мелодию далеких берегов Эфиопии. Анна Петровна заслушалась.
Прав же, не срамитесь, раздевайтесь, голубушка, оставшись почти нагим, призвал поэт.
А как же? она кивнула головой в сторону Ктутту.
Пустяки. Он поймет.
Пушкин не считал совокупление чем-то греховным ему оно казалось наивысшим проявлением любви и страсти. Вскоре уж и Анна Петровна разделила его мнение. И не смущало ее ни присутствие тети в соседней комнате, ни громкие звуки тамтама, ни Ктутту, с интересом наблюдавший за их соитием
Стояло затишье. После очередной атаки немецких войск прошло несколько часов и можно было смело надеяться на то, что повторное наступление если и будет иметь место, то не ранее, чем завтра. Это время предстояло использовать для укрепления оборонительных позиций.
Командующий бригадой, генерал казачьих войск Петр Николаевич Краснов3 прибыл в ставку командира дивизии генерала императорской армии Густава Маннергейма4 28 июня 1915 года на уровне обеда. Договаривались о встрече еще утром, но казачий генерал был достаточно упрям и принципиален ему хотелось, чтобы нерусский по происхождению, швед, генерал Маннергейм, подождал прибытия русского казачьего генерала, который ни по званию, ни по должности не уступал ему. Не понимал Петр Николаевич важности момента оборона ослабевала, а Юго-Западный фронт был стратегически важен, и от его решительных действий во многом зависел исход кровавой войны, в которую на тот момент была уже втянута вся Европа.