Умирать
Глагол несовершенный, не завершённый:
ведь субъективно смерти нет.
Умирать: соскользни моя нацепочка,
колечко-шатунок
с иглы/оси Времени, с Экскалибур-размерности,
воткнутой в спайку
пространственных измерений.
И все-таки умирать. Слететь с великой Иглы
стружкой-изморозью, жужжанием замирающего
волчка.
Лена и Дина
Оставив след, может,
только в облаках виртуальности,
дойти в свободе и дисциплине мысли
до уровня их слияния,
и просто чистить пёрышки,
как моя Белоснежка-какаду,
что прожила разве первый
из положенных ей 80 лет?
За щелчком личной смерти, неизбежны и
смерть народа, человечества, Земли, Солнца.
Земная жизнь не продержится и миллиарда лет.
Ну, ещё миллиард-другой уйдут на микробов
в глубине коры или стратосферы.
Однако, трогательно верится
в ловкое бессмертие человечества,
хотя 5 миллионов лет нам красная цена.
Люди даже верят в бессмертие
их народов-государств; ведь существуют ещё
старейшие: Иран, Вьетнам, Израиль, Шри-Ланка.
Размножаются беззаботно и раковые клетки
Генриетты Лакс, умершей в 1951.
Не умирают сами и медузы Турритопсис дорнии,
а молодеют снова после каждой женитьбы.
Да и каждый, внуками, публикациями ли
оттягивает смерть памяти о нём.
Но есть и очарование Смертью,
как её средневековые пляски,
Бон Одори, Седьмая печать,
как умиротворение Околосмертья
по рассказам возвращенцев.
А, может, просто стокгольмский синдром,
последняя хитрость мозга?
Значение жизни:
не отвлекаться от целей,
уважать свои секунды
и не бояться смерти,
последнего приключения.
Пафос романтической старости:
не ждать ликвидаторов Времени
за баррикадой обугленных смыслов
грудами взглядов, привычек, вещей.
А выпить это как цикуту:
моя девочка-каравелла,
уплывающая в Ночь,
в мою маленькую бесконечность,
под серым знаменем старости,
за золотом невозвращения.
Нормопаты бегут по узкому косогору
между обрывами Аутизма и Шизофрении,
между избытками локальности и глобальности,
между не понимать других и понимать их неверно,
между нехваткой и избытком магического,
между слепотой к метафорам и синестезией,
между слишком и недостаточно плотным миром.
Не стоит селиться надолго в садах безумия,
но обе крайности нужны при добыче знания.
Парить в психозе невесомости над Океаном,
заметить малое-дрожащее-незавершённое,
воткнуться метеором в плотную глубину,
до аутистического экстаза Встречи
и разрядиться пружиной назад,
но с тушкой свежего знания.
Знание причиняет боль:
ящерка нового видения юркнет по дюнам мозга,
хрустнет старая, взвизгнет новая нейронная связь.
Знание горькое похмелье, вызов и тревога
только утяжеляет ношу памяти,
ведь невозможно забывать сознательно.
Вера может зачаровать тело:
стигматы пяти Святых Ран
(Святого Запаха, без инфекции),
смерть от проклятия шаманом,
плацебо, ноцебо, рэйки.
Но так же действуют и знания:
обучение тормозит старение.
Знания и вера различаются
только по стилю их добычи.
Мозг использует оба эликсира.
Будда учил свободе
как альтернативе знанию.
Он отказался ответить
на 14 «бесполезных» вопросов:
вечна ли, конечна ли вселенная,
едина ли душа с телом и т. п.
Да, знания это расширять себя,
зависеть от мира, наркотик,
неутолимая жажда,
прыгать из одной догмы/клетки
в другую, прочнее и больше.
Подходящей дозировкой
любое действие превратимо в наркотик.
Подходящим действием
любой объект превратим в идола.
Так мы лепим себе скафандр выживания,
проход через невыносимость реальности.
Обшивка, как стенки термитника,
из засохших выделений сознания.
Научный метод: начать с наркотика ясности,
сотворив идола из объективности опыта,
а затем страдать при сдвиге парадигм
потере герметичности, хрусте скорлупы,
гибели уверенностей, расширении личности.
Но это быть отцом, а не жертвой страдания.
Опьянённые ясностью,
прожигаем дыры в своём небосводе
зеркальцем самосознания.
Но похмельем являются страх,
предательство памяти, потеря пластичности.
Яркость, ширина и пластичность сознания
мельчают, иссыхают с возрастом.
«Взрослые» тупеют душой,
скучно-двоичны: дичь или хищник.
Я успел отшатнуться от пропасти зрелости,
отлетел птицей-подростком:
неуверенность и любопытство.
В мои 2025 лет,
когда полагалось взрослеть
(т. е. отрезать язык подсознанию),
мы договорились:
Сознание сдалось, стало
шестёркой подсознания,
его двойником-подделкой
во внешнем мире.
Подсознание остепенилось (?)
хранит мне здоровье,
мир и сладость
«всё позволено» на свободе.
Наделение явлений смыслами
создало пространство мемов
значений, идей, символов
и цепную реакцию обобщения.
Как и живое, мемы размножаются,
ноосфера непрерывно удваивается.
Смысл изменяет живое,
как и оно меняет планету.
Смыслы будущего покинут нас
в процессе роста абстракции.
Гибриды ощущений и понятий
метафоры, юмор, парадоксы
учат сознание летать.
Смешивание противоречий
уведёт его всё дальше:
от динозавра к птице,
от человека к его Наследнику,
пределу расширений логики,
владельцу всех парадоксов.
Не культура породила иронию
и юмор, абсурд, метафоры.
Наши восприятия не точны,
а проходят цензуру Целого:
сознание выбирает «полезное»
из реальности и подсознания.
Деконструкция уже в ощущениях,
в колосках-ошибках восприятия.
Ошибки можно использовать,
пахать мозг парадоксами
как размножение яиц курами.