Аркадий Застырец - Белый китель стр 6.

Идёшь по ним и думаешь:
«Вот странные названия!»
Ведь нету на Аптекарской
ни клиник, ни аптек,
Поскольку на Аптекарской
телесные терзания,
А заодно душевные
осилены навек.

И на Ферганской  нате вам 
дороги мчат канатные,
В тенях надводных высятся
хоромы тишины
И рощи по обочинам,
и сосны неохватные,
Но всё это немыслимо
вдали от Ферганы.

Под утро мой торжественный кошмар,
Где призраки встречались, вдруг ударил
В оконное стекло колючим снегом,
И я упал, боясь, что разобьёт.

И пробудился, холод ощущая
Дрожащим мозгом всех моих костей,
И брёл к воде в отчаянной надежде,
Что призрака в моём жилище нет
И встретимся мы только за чертою,
Светящейся в тумане над рекой,
И осенью, не будущей конечно,
А той, что дальше утренней звезды,
Невидимой из улья городского.

Прилёг опять  согреться и уснуть.

Есть утлый дом у поминанья:
В том доме лестница скрипит,
Страницы книги без названья
Сквозняк прихожий шевелит

И шаг за шагом в тёмном свете
Свершаешь с тяжестью подъём 
Как бы вытягиваешь сети,
Где рыба бьёт о смерть хвостом

И проникаешь в жалкой вере,
Что это всё ещё не всё,
Через незапертые двери,
И сквозняком тебя несёт

Туда, туда, где подоконник
Не вырван в треск из-под окна,
Где мраморный шагает слоник
И в золотой накат стена,

Где стала следствием причина
В углу, пыли, не под замком
И старым швейная машина
Укрыта кружевным платком.

Есть утлый дом у поминанья:
В том доме лестница скрипит,
Страницы книги без названья
Сквозняк прихожий шевелит

И шаг за шагом в тёмном свете
Свершаешь с тяжестью подъём 
Как бы вытягиваешь сети,
Где рыба бьёт о смерть хвостом

И проникаешь в жалкой вере,
Что это всё ещё не всё,
Через незапертые двери,
И сквозняком тебя несёт

Туда, туда, где подоконник
Не вырван в треск из-под окна,
Где мраморный шагает слоник
И в золотой накат стена,

Где стала следствием причина
В углу, пыли, не под замком
И старым швейная машина
Укрыта кружевным платком.

До Доджсона, возможно, не дошло,
А нам издалека, из-за заслонки
Отлично видно белое весло
И кружева рассеяны и тонки,

И там, где он в плену сердитых глаз,
Вода стоит с кувшинками и тиной
И никогда обеда тихий час
Его безумной песни лебединой

Не оборвёт, и кроличья нора
Безвестности рыдающею тьмою
Не выведет любви из-под пера
Ни осенью грядущей, ни зимою,

Не выведет любви из-под моста,
Не выдюжив морали и проверки,
Лишь графикой ожившею с листа
Скользнут по водной глади водомерки,

Лишь, тая, воск стечёт под облака
С благопристойной свечки кипариса,
И очевидна нам издалека
В саду над книгой спящая Алиса

Добытчику реликтовых минут
Фарфора солеварня ляжет ситцем.
Сирень и лясы, Сольвейг и фаст-фуд,
Мигнув, решаешь долей не делиться.

Дымят в грозу прибрежные костры,
И ветер пахнет рисом или мясом,
И вьют в разгар электромишуры
Тайфуны Тарантино с тарантасом.

Такие здесь, когда придёт пора
Жары, невыносимой без колодца,
В громадном Подмосковье вечера,
Что и не то в корнях ещё совьётся.

Япония в Сергах или Пышме
Вдруг прорастает сахарными хокку;
Три пишем, а четырнадцать в уме 
Сонет не умещается за щёку.

Даёшься диву  как мы все сюда?
Как в тот сугроб свердловские снежинки,
Как серых туч флотилия-гряда 
Косым дождём за шкирку и в ботинки

На звук один от Бога отстоит,
Но «а» и «о» в гортани так близки,
Что если «а» Создатель говорит,
То слышат «о» простые рыбаки.

А если «о» исходит от Отца,
От слуха «а» не в силах отогнать 
Так в соснах заплутавшая овца
Зов пастыря не может не узнать.

Он позовёт  и с миром примирим 
На языке не то, что на уме 
Во здравии усердный пилигрим,
От боли измолившийся во тьме.

 Не отстоит на звук от Бога он, 
Мне возразят имеющие слух, 
Протяжной нотой, сложенной из двух,
Навеки с Богом он соединён.

В зге нездешних снегопадов 
Не Иванов и Петров 
Спит Аркадий Виноградов
Тих, и холоден, и нов.

Спит во мне не я  понятно? 
Ум немалый затаив,
Жить намеренный обратно 
Вот такой инфинитив.

Спит во мне, как в тёмной нише,
Но видать уже теперь:
Виноградов лучше, выше
Человек! А я-то  зверь.

Он с того начнёт, конечно,
Чем я кончу, истончась,
И продлит во тьму неспешно
Света солнечного вязь.

Он меня толчковой правой
Навсегда к земле нагнёт,
Гиперболой величавой
Крылья к небу развернёт,

Без греха и без ошибки,
Восхитительный в конце
Видишь белый блик улыбки
На его моём лице?

Спит пока, Бог весть на сколько
Дрёма эта взведена
Мне при нём не роль, а ролька
Перед сценой суждена.

Я  овал и оболочка,
Он же  порох и ядро,
Виноградов, ять и точка! 
Пишет вечное перо.

Женщина читает у окна,
Не видать, письмо там или книгу 
Мне видна одна её спина,
И стекло, подверженное сдвигу.

За стеклом  отсюда б разглядеть! 
Время года делится на пары;
Разливая золото и медь,
Вспыхивают осени пожары.