Андрей Драгунов - Естественное положение вещей. стихотворения стр 9.

В больничном коридоре никого 
обеденное время. Суп и каша
по расписанию. И облако в окно
не залетает, будто бы не наше,
а будто бы приезжее  оно
ещё один свидетель превращенья
больничной каши в полное дерьмо,
что вызывает только отвращенье 
не больше и не меньше. Тусклый взгляд 
туда, на волю, там, где за оградой
играет жизнь, которой каждый рад
ещё раз насладиться, если рядом
гуляет смерть  и больше никого
из тех, кто раньше. Белая палата,
исписанная пальцами давно 
на память новеньким в изношенных халатах
и тапочках. И крашеная дверь
в другую жизнь  торопится закрыться
на все замки. Лишь полосатый зверь 
больничный кот  ещё в неё стучится
и видит всё, как будто в первый раз,
надеясь на награду из подачки
с той стороны забора, где сейчас 
то, что зовётся жизнью  не иначе.
Но тихо в коридоре  тихий час 
последняя возможность  не проснуться,
приняв таблетки с кашей. Меркнет глаз.
Подушка смята. Новенький сейчас
займёт кровать, чтоб больше не вернуться.

В больничном коридоре никого 
обеденное время. Суп и каша
по расписанию. И облако в окно
не залетает, будто бы не наше,
а будто бы приезжее  оно
ещё один свидетель превращенья
больничной каши в полное дерьмо,
что вызывает только отвращенье 
не больше и не меньше. Тусклый взгляд 
туда, на волю, там, где за оградой
играет жизнь, которой каждый рад
ещё раз насладиться, если рядом
гуляет смерть  и больше никого
из тех, кто раньше. Белая палата,
исписанная пальцами давно 
на память новеньким в изношенных халатах
и тапочках. И крашеная дверь
в другую жизнь  торопится закрыться
на все замки. Лишь полосатый зверь 
больничный кот  ещё в неё стучится
и видит всё, как будто в первый раз,
надеясь на награду из подачки
с той стороны забора, где сейчас 
то, что зовётся жизнью  не иначе.
Но тихо в коридоре  тихий час 
последняя возможность  не проснуться,
приняв таблетки с кашей. Меркнет глаз.
Подушка смята. Новенький сейчас
займёт кровать, чтоб больше не вернуться.

Детский плач по утрам  продолжение жизни чужой 
это всё мне в окно, как какая-то вечная мука
за растраченный век, но ни я и ни кто-то другой
не отменит его. Может быть, разве только  разлука
или что-то другое, но слов не могу подобрать.
Как какая-то сказка, где вымысел и превращенья
из старухи в принцессу, с которой уже на кровать
сам царевич, отбросив колчан и другие сомненья 
чтобы было, что вспомнить, когда скоротается век,
то есть, время придёт собирать урожай и награды,
то есть, всё, что положено, минус сомнения тех,
кто стоял за спиной, но, как водится, был всегда рядом
или где-то поблизости, чтобы всегда на глазах,
под присмотром свидетелей тех, что уже поминутно
перескажут события в прозе, а может, в стихах.
Только плачь за окном всё милее  разбуженным утром.

В чужой стране ненужным поселенцем
вдруг поселившись, понимаешь суть,
того что ты обоссанным младенцем
бебекал  правду, то есть, что-нибудь
о том, что видел, сквозь беззубый рот,
пропахший молоком и чем-то сладким 
и всё вокруг пока наоборот,
и ты единственный, отмеченный в тетрадке
заглавных дел. Чужие этажи
в чужом пейзаже выглядят иначе,
чем те, в которых ты когда-то жил,
не помышляя о рублях и сдаче
с того рубля. И с шиком на такси
за рубль с мелочью  с вокзала до квартиры 
из дальних странствий  Господи, спаси 
не стать задатком скомканного мира
и прочего пространства, где цветы 
последнее, что украшает старость
в чужой стране, где птицы с высоты
глядят доверчиво на то, что им досталось.

В августе осень себе застолбила место
жёлтыми листьями с бурыми пятнами. Осень 
только попытка выпить  ещё, если честно,
чахлому лету, что умирает в восемь
первого сентября  и так негромко,
чтобы уже никому не сказать «До завтра»,
чтобы яичница утром, назло ребёнку,
из маминых рук  единственное на завтрак.
В августе осень  куда не спешит покуда
жаркое лето, смытое в трубы с сажей,
чтобы уже, действительно,  нету чуда,
а если и есть, то так  как довес к пропаже.

Мне музыку навеял чей-то смех
в ночном саду среды пустых деревьев,
без листьев то есть  значит, без помех
уже гулять, не выглядя отребьем
на этом свете, чтобы меж ветвей
вдруг оказаться первым и последним
и песню спеть, как курский соловей,
как бабушка, уткнувшись в свой передник.

Господь тебя  мне  как передарил
ко дню рожденья  осенью  не летом.
И что-то там ещё наговорил
не про любовь уже ну, а про это 
серьёзен был и даже не шутил
про платье, грим и крашеные губы 
ведь сам тебя для счастья сотворил,
пишу я даже кованые трубы,
чтоб пальцами и чем-то там ещё
нажать на клавиши, не выходя из дома,
прикрывши наготу чужим плащом,
где под подкладкой всё давно знакомо.