«Ля» повыше, сказал я Кириллу.
Он не ответил, но подкрутил повыше. Стало хорошо. Вообще, у него тоже слух неплохой, чисто настраивает, внимательно.
Потом Пал Палыч ударил ложкой в миску ужин! И было вкусно, и в кружку мне набились сосновые иголки, и я жевал их и думал, как же, правда, вкусно. И что можно вполне быть, как Алик, одному и одновременно со всеми. У него легко это получается, сидит рядом, молчит и спокойно. С ним спокойно молчать. А потом Кирилл отставил в сторону кружку и опять взял гитару. И запел.
Черт. Вот же зараза этот Кирилл.
Я простил ему и прямой нос, и гладкий лоб. И все зазнайство его, что он знает, какой он неотразимый. Потому что он пел так хорошо, чисто; но это ладно, петь можно и от природы. Он играл невероятно круто. Я этого никак не мог ожидать. Какие там три аккорда! Я все смотрел на его левую руку, как он переставлял аккорды ловко, естественно, еще подыгрывал какие-то голоса. И пел спокойно, негромко незнакомую песню на английском языке. Хороший у него английский, мягкий. И играет Как будто это ничего не стоит, так играть. Но я-то знаю Я знаю, что это не просто так, это работа, так научиться. Вот же, как хорошо. Зараза какая этот Кирилл, лицо противное все-таки. Гитарист, тоже мне. Ладно. Черт с ним. Дальше только играл бы
Я не знал этих песен. Совсем. Только одну, «Yesterday», конечно, слышал, но слов не знал все равно. А многие знали и подпевали. А Пал Палыч сказал:
Надо же, не думал, что ваше поколение поет Битлов!
А что, вы думаете наше поколение хуже вашего? спросил Кирилл.
Нет, не хуже, ответил Пал Палыч, точно нет. Я, честно говоря, думал, вы тут трупами свалитесь, а вы! Знал бы посложнее выбрал маршрут. И ты вот Битлов знаешь тоже, я-то думал, у вас совсем другая музыка
У нас разная, ответил Кирилл. Вот еще такая есть, это мой друг написал.
И он стал тихо перебирать струны, а потом запел, уже на другом языке, совсем непонятно. И пел негромко, красиво. Естественно так, будто это его родной язык. Способный, значит.
Хороший у тебя друг, сказал Пал Палыч, а почему на французском?
Потому что он француз, засмеялся Кирилл.
А про что это? спросила Ольшанская.
Про что могут петь французы, как ты думаешь? опять засмеялся Кирилл.
Мне почему-то показалось, что эта песня ему особенно дорога. И теперь он не хочет этого показать, смеется, чтобы никто не понял. А Сашка сказала:
Давай еще!
И Кирилл дал еще, и были песни и на русском, но я все равно их не знал. А многие знали и подпевали всё смелее. Мне казалось зря. Лучше бы он один пел. Хотя Сашка кто бы мог подумать Сашка, она еще и поет! И хорошо, тоже очень чисто. Больше всего мне понравилось про Дубровского. «Не плачь, Маша, я здесь, не плачь, солнце взойдет»
А потом еще «Под небом голубым есть город золотой» Это они пели только вдвоем, Кирилл с Сашкой. Какой голос у нее! Как вот травой пахнет. Эх, мне бы научиться так на гитаре!
А потом Кирилл вдруг потерял один аккорд, и несколько раз пытался попасть, и все не подходило.
Субдоминанту попробуй, сказал я.
Чего?
Ну, си-бемоль, объяснил я. Не зря же сольфеджио у нас. Минорный. У тебя фа минор же.
О, круто, подходит! А ты играешь, что ли, тоже?
Не, помотал я головой, я только на пианино
А, оживился Кирилл, тогда иди, посмотри вдруг там в кустах стоит белый рояль?
И все засмеялись. А нечего потому что было лезть со своей субдоминантой, тоже, умник.
И мне вдруг скучно стало с ними. Не то что скучно просто обидно, что все поют, вот, слуха нет и ничего, поют! Орут просто, зато весело им, и они все вместе. А я нет. И чего мне слух этот? Слышу, а петь не могу. Как собака. И слов не знаю, и вообще Вообще я какой-то не такой почему-то.
В общем, я взял свою миску и пошел на берег ее мыть. Ведь засохнет, и потом не отмоешь. Заодно я прихватил и Санькину миску тоже. Она потом про нее вспомнит а посуда чистая! Мелочь, а приятно, наверное. А мне все равно, одну мыть или две.
Я спустился к берегу. Казалось, всего на несколько шагов отошел а ночь тут совсем другая. Такая Ночная. Тихая. Я вдруг отчетливо понял, что мы здесь одни. И что этот лес стоял задолго до нас, и еще долго простоит А мы тут случайность.
Тьфу, какая же вода холодная. И не отмывает ничего, какие противные эти миски. Я потер песком, вместе с илом, и комком травы. Вроде лучше, но все равно Пальцы заледенели, и до конца не отмывается Фу, гадость какая оказалась, как же раньше посуду мыли без горячей воды, без средства этого И сейчас так моют, наверное, в некоторых местах, выходит, все время из грязной едят, что ли. А над рекой небо. И тишина. Звенит. И голоса у костра не нарушают этой тишины, она сама по себе. Звезды яркие, отражаются в воде.
Я пустил миски в воду и просто смотрел, как они плавают. Тьфу, черт все-таки оступился, по мокрой глине нога съехала в воду. Пойду к костру сушить. Звезды до чего красивые. И Большую Медведицу видно, и Малую. Малую редко так увидишь всю, она тусклая обычно.
Я вытер миски травой, а потом рукавом и пошел наверх. Захотелось в тепло совсем заледенел.
А наверху было почему-то тихо. Только слышно, как костер трещит. Сашка сидела, опустив голову. Кирилл держал обеими руками кружку, из нее валил пар. Греется. Устал, наверное, еще бы, столько играть. И все молчали. Будто ждали чего. А потом Сашка подняла глаза, посмотрела куда-то далеко, сквозь меня, и вдруг запела: