Нормально, ответил я.
И он кивнул. Не спросил справишься? Не тяжело тебе? Просто кивнул и сказал:
Хорошо, Антон.
Кирилл посмотрел на меня скептически: придурок, сам нарвался, вот и тащи теперь. Я хотел еще свой рюкзак взять. Но Сашка, дочка Пал Палыча, его забрала:
У тебя и так. А у меня легкое все.
И мы пошли. Не так-то и тяжело. Привык. Только голова немного начала болеть. То ли от того, что рюкзак на плечи давит, то ли от свежего воздуха. И равновесие по-другому чувствовалось, чуть наклонишься и заваливает набок.
Хорошо идти как! Я даже про Кирилла забыл, и про электричку, и вообще. Идешь и чувствуешь, как под ногами Земля проворачивается. А впереди меня Сашка шла, мой рюкзак на спине, а свой на животе. Я смотрел на ее кеды. Выше просто голова не поднималась. И еще я думал, что совершенно не замечал ее раньше. Она такая была серенькая, будто ее вообще нет. И форма дурацкая ей совершенно не идет, с прошлого года у нас эту форму ввели. А вот кеды, и джинсы, и полосатая кофта с капюшоном, как ей все это ловко. Рядом Ольшанская идет, как дурочка. Чего вот было краситься в поход? И стонет уже, хотя мы только вышли.
Вообще, многие стали другие. Алик, например, надел тюбетейку. И сразу стал как будто смуглее, и глаза ярче теперь еще больше заметно, как он отличается от всех нас. У Кирилла вон бейсболка с козырьком, а у Алика тюбетейка, он не боится солнца. Идет, улыбается.
После перекуса мой рюкзак стал легче килограмма на три. Хлеб, колбаса и печенье. Но я этого почти не заметил, он, как весил тонну, так и остался. Я сначала думал не поднимусь с ним. Подошел Алик, спросил:
Как тебе? Может, поменяемся?
Я помотал головой. Нормально, дойду.
Ольшанская совсем сдалась. Хотела повесить свой рюкзачище на Кирилла, но он отказался. И правильно, нечего. Что вот у нее там? Наряды?
Алик подошел и взял у нее рюкзак. Молча. Хотя они не разговаривают, давно уже.
Вообще, мне потом Алик рассказывал, чего было по пути. Где мы шли, и чего там. Я же не видел ничего. Только землю и Санькины кеды. И не отстать. Не надо, Алик, все нормально. Я донесу. И Пал Палыч ничего мне не говорил. Впрягся вези. Зато! Когда впереди сквозь заросли блеснула речка! И мост, вот он мы же хотели как раз к нему выйти! Ура!
Ну что, встаем или ищем место получше?
Здесь, здесь! Всё! запричитала Ольшанская. И не только она. Я был им благодарен. Потому что умер, а не сказал бы всё. Но если бы не всё похоже, да, умер бы, реально.
Главное, снимешь рюкзак а все равно ощущение, что он есть. Висит на плечах. Никак не проходит. Я даже не сообразил, что Алик спросил меня ты со мной? В палатке. Я только кивнул, и все. Неужели дошли? Хотелось просто залечь в траву. Просто залечь. Просто
Нужно ставить палатку. Сейчас, поставим и все Я натягивал тент и только сейчас сообразил меня Алик к себе позвал, у него же своя палатка, сам ведь предложил здорово как. Ух ты, как ровно у нас получилось. Ничего не было, а тут раз дом готов. Сейчас, разложим там коврики, и
Эй, камрады! У кого еще силы есть подежурить?
Это Пал Палыч. Как не было ему этих тридцати километров, будто каждый день ходит. И его Сашка рядом уже хозяйничает.
Вообще, у них отношения как-то на равных. Я в школе этого не замечал, там всё четко он учитель, она ученица. Не все и знали, что она его дочка, мало ли Климовых на свете? А тут он подходил к ней с картой, спрашивал как считаешь, пройдем здесь? Нет, отвечала Сашка, тут все затопило, точняк. Лучше вот этой дорогой, она повыше. И мы пошли так, как она сказала. И палатку она сама поставила им на двоих быстро, ловко. А Пал Палыч уже устраивал костер.
Ну, кто послужит обществу?
Кто-кто? В общем, я пошел за водой. Потому что странно смотреть, как все отвалились, а Санька с Пал Палычем вдвоем всё делают. А потом и остальные подключились, и Алик с Кириллом притащили какие-то коряги и рубили их по очереди. Мне очень хотелось попробовать, но я никогда раньше не держал в руках топора и побоялся. Что все увидят, как я совсем не умею. Вот Кирилл умеет, надо же, как ловко.
Алик, вон ту чурку подкинь мне!
Алик дернулся, сильно, прямо изменился в лице. А потом засмеялся а, вот это
А я стоял и мешал кашу в черном кане.
Антошка-поварешка, сказала мне Ольшанская.
И меня это нисколько не задело. Я даже удивился.
Раньше, если Ольшанская говорила какую-то глупость, я всегда переживал. Даже если не про меня. Вот она Алика как раз чуркой назвала когда-то. И я все думал как она так?! Почему вот такая красивая и такая дура?! Даже больше, чем Алик, переживал. Алик ведь знает, что его все любят, такой легкий потому что человек. В общем, почему-то оказалось, что мне совершенно на нее наплевать. Как же это хорошо! Наконец-то.
А потом Алик спросил Кирилла:
Ты гитару зачем тащил? Играешь, или чисто для понта?
И Кирилл пошел за своей гитарой. Сел и тихонько начал настраивать. Я сидел на бревне, вытянув ноги к огню (смотри кроссовки не спали, сказала мне Сашка). И наблюдал, как там все происходит, в огне. Как изменяется каждую секунду. И слушал, как Кирилл настраивает гитару. И думал, что устал. Что никогда в жизни еще так не уставал, просто не знал, что это такое. И как же это хорошо вот так устать, физически, и сидеть потом, вытянув ноги к огню