Ух ты! не удержался Валера. А покажи.
Ему давно хотелось посмотреть, как открываются эти заграничные пачки.
Мичман жеманно прихватывает кончик узенькой красной ленточки и тянет за него. Рука описывает окружность вокруг пачки, и ленточка отпадает вместе с верхом целлофана. Валера разглядывает сигарету, украшенную затейливым золотым вензелем. От неё исходит такой аромат, что не хочется прикуривать.
Ну, что. Отменят курёжку в двадцать первом веке? ехидничает Васька.
Откуда такая роскошь, Мичман?
К соседям сын приехал из армии.
Ты говорил: он где-то за границей служит.
На Кубе.
В отпуск?
Комиссовали. Он без ноги приехал.
Ух, ты! Как это?
Не говорит. Да я и не расспрашивал. Ему должны протез за государственный счёт сделать. Вот он и сидит, ждёт. Бухает. Я ему за бутылкой сбегаю он мне какую-нибудь мелочишку и подбросит.
А тебе и водку дают?
Мне всё дают. Шинелка выручает! Отггибает казённый лацкан и демонстративно целует. Они думают: я в ремеслухе учусь.
Хорошо устроился, хмыкает Васька. А летом?
А на лето у меня фурага есть. Ты разве не видел?
А-а, ну да. Из-за неё тебя «мичманом» -то и прозвали?
Не знаю.
А говорят, сейчас какие-то с фильтром появились, говорит Васька, указывая на сигарету.
Появились. Но за ними ходить далеко, к самой «пожарке». И дорого. На пять копеек дороже.
На пять копеек! присвистнул Васька. Трюльник добавить и пачка «Байкала».
Валера поиграл в кармане болтавшейся там второй день трёхкопеечной монетой так, как будто у него уже были эти пять копеек.
Привет, желтор-ротые!
Сквозь кусты, зажав в одной руке кирзовую сумку, а другой придерживая полы телогрейки, вламывается Керя мужчина неопределённого возраста и занятий. Ребятня сдвигается поплотней, но он, не садясь, нашаривает в сумке стеклянную банку и протягивает Валерию.
Задень воды, мой юный друг.
Валера направляется в дальний угол сквера, где из торчащей из-под земли трубы постоянно течёт вода. Летом сюда прилетают птицы, заворачивают вольноопределяющиеся кошки, собаки и гонимые жаждой прохожие кто знает про это место. Зимой посетителей почти что нет, вода течёт одиноко и, должно быть от скуки, развлекаясь, лепит причудливые формы, напоминающие не то сталагмиты, не то колонны в мавританском стиле, не то гигантской толщины манильские канаты. Фигуры эти сохраняются почти до конца лета, в июльскую жару радуя своей прохладной голубизной. Не успевают они растаять, как снова подступают холода, и всё повторяется сначала.
Вернувшись, Валера видит, как Керя вливает в бутылку содержимое двух небольших флаконов тройного одеколона. Затем достаёт из сумки небольшой, серой грубой бумаги, кулёчек и, стараясь не обронить ни крупинки, всыпает сахар. Наконец, всё хорошенько разболтав так, что кристалликов сквозь бутылочное стекло уже не видно, доливает, сколько умещается, воды.
Ну что, орлы! Ликёр «Шартр-рёз»! Прохлаждает летом, согревает в мороз!
В вырезе его видавшей виды тельняшки воробьями бьются две узловатые жилы.
Валерка мотает головой.
Парфюмерию не пью.
Пей «фурик», не будь дурик!
Керя выплёскивает из банки остаток воды и наливает молочно-белой пахучей жидкости. Мичман берёт банку и делает большой глоток.
Ну, как? интересуется Васька.
Ништяк. Вытирает губы рукавом шинели.
Вася отхлёбывает и застывает, раздумывая, проглотить эту гадость или всё-таки выплюнуть. Воспользовавшись этим, Мичман отбирает у него банку и допивает до дна.
Ну, как там Витя Лось, твой сосед?
Да как Я уж тут пацанам рассказывал. Сидит, бухает. Протез ждёт.
Только протез и заслужил? Э-эх!..
Может, потом и коляску дадут.
Даду-ут, тянет со вздохом Керя. Мотоциклетную «лягушку».
И, помолчав, добавляет.
А как мы с ним пацанами в футбол резались! Весь «Локомотив» нас уважал. А дрались с бановскими! Нас двое, а их десятка полтора. И ничего они с нами не сделали!
Полтора десятка и ничего?
Ага. Они так тусовались по одному, друг другу мешали только. А мы встали спина к спине, и уж как врежем так врежем! Что он, что я. Друг друга стоили! Тут главное не бояться. Одного-двух вырубили. А остальные смотрим топчутся, а подлезть рахаются. Так и разошлись потихоньку. Ага. Потом подружились. Даже иногда пили вместе. И с тренировки с тех пор в любой час идёшь спокойно: знаешь ни одна тебя тут не тронет.
Задрав тельняшку, Керя скребёт ногтями впалый живот, весь расчерченный шрамами. Вытаскивает смятую пачку «Севера». Лезет в неё пальцами в поисках уцелевшей папиросы.
Ты бы сходил к нему, говорит Мичман. А то он целыми днями всё один. Скучает.
Да
Керя взрывается кашлем. Словно там, внутри, схватились два зверя. Один хочет вывернуть человека наизнанку, а другой не даёт. Вцепились когтями и грызутся с рёвом, визгом, остервенением и не понять, какой приносит больше страданий.
Наконец звери соглашаются на краткую передышку. Керя прикуривает потухшую папиросу и безнадёжно усталым голосом заканчивает:
Да Как-нибудь.
Жалко мужика, говорит Мичман, когда ребята остаются одни.
Эх, был бы сейчас двухтысячный год! восклицает Васька. Ему не мотоколяску, а какой-нибудь выдали бы вездеход. Да что вездеход везделёт! Жжик и слетал куда надо. Скажи? Хоть на охоту, хоть на рыбалку. Хоть, если надо, в Москву. Или на море.