В самом деле, разве за мертвых, за встречу с ними можно пить? Разговаривать пожалуйста, сколько угодно. Бабушка Роха на кладбище всегда вела беседы с покойниками своими родителями, сестрами, подругами, лавочниками, дававшими ей селедку и корицу в долг; она им рассказывала про женитьбы, про разводы и сватовства в местечке, про тех, кто уехал в Америку и Палестину. Но чтобы произносить за усопших здравицу?..
После третьей рюмки Анна Пантелеймоновна немного захмелела, к закуске почти не притрагивалась, только изредка макала корочку в огуречный рассол, как перо в чернильницу, и говорила тягуче-медленно, вытягивая из себя каждое слово, будто занозу.
Ты, Женечка, совсем не пьешь, укоряла она маму. Евреи не пьют, что ли? Трезвенники? Все счастливые люди трезвенники. Но в России счастливых нет одни несчастные..
Скажи ей, умоляла мама, что несчастных полно всюду.
Коли не хочешь за Ванечку выпить, не дослушав мой перевод, выдохнула Харина, хоть за своего дерни Клопов у нас керосином морят, а печаль водкой. А у вас чем?
Клопов у нас не было, ответил я за маму.
А мы с печалью и с клопами всю жизнь не расстаемся, промолвила Анна Пантелеймоновна. В печали нас зачали, печалями вскормили, и печалью, как глиной, на погосте засыплют Выпьем!
Водка обожгла непривыкшее горло мамы, она надсадно закашлялась, зашмыгала носом, вытерла краем подола глаза и уставилась на улыбающегося Ивана.
Он улыбался не со стены, а из вечности.
Хорошая фотография, Аня, по-русски произнесла мама, впервые назвав хозяйку по имени. Скажи ей, Гиршеле, что если с отцом что-нибудь случится нам нечего будет на стену повесить. Мы все там оставили. Все.
IV
Время шло, но здоровье Розалии Соломоновны не улучшалось. Бывали дни, когда она почти не вставала с постели, а если и вставала, то только для того, чтобы в сопровождении Левки, пришибленного ее болезнью, добраться до отхожего места.
Зачем мучаешься? Делай в сенях. В ведро! сжалился над квартиранткой суровый Бахыт, который особым человеколюбием (в конвойные команды сердобольных не брали) не отличался, но который втихомолку все-таки просил Аллаха, чтобы тот исцелил больную. Что за прок в мертвых? Мертвые за постой не платят. Выживет жилица будет платить, а помрет отправится на бессрочный постой к Богу, и прощай, доход. Пускай Левка ведро в будку носит, потом его в арыке моет, песком натирает. Зачем, Роза, мучиться
IV
Время шло, но здоровье Розалии Соломоновны не улучшалось. Бывали дни, когда она почти не вставала с постели, а если и вставала, то только для того, чтобы в сопровождении Левки, пришибленного ее болезнью, добраться до отхожего места.
Зачем мучаешься? Делай в сенях. В ведро! сжалился над квартиранткой суровый Бахыт, который особым человеколюбием (в конвойные команды сердобольных не брали) не отличался, но который втихомолку все-таки просил Аллаха, чтобы тот исцелил больную. Что за прок в мертвых? Мертвые за постой не платят. Выживет жилица будет платить, а помрет отправится на бессрочный постой к Богу, и прощай, доход. Пускай Левка ведро в будку носит, потом его в арыке моет, песком натирает. Зачем, Роза, мучиться
Но Гиндина его разрешением не воспользовалась.
Нет, нет, замотала она крупной, с высоким лбом, головой и поблагодарила страдальческой улыбкой Бахыта.
Опираясь на выломанную в орешнике палку, Розалия Соломоновна семенила на край захламленного двора, к потрепанному ветрами нужнику с незакрывающейся дверью, возле которого постоянно кучковались оголодавшие куры со взъерошенными, грязными перьями.
На обратном пути из нужника Розалия Соломоновна всегда присаживалась на тележное колесо, заросшее бурьяном, и впивалась взглядом в синее, свежее, как только что выжатое белье, небо, пытаясь что-то невиданное разглядеть или что-то необычное, не доступное до сих пор ее слуху, услышать.
Подышу немного свежим воздухом, говорила она, как бы оправдываясь за свою расслабленность перед Левкой.
Свежим воздухом на подворье Бахыта и не пахло. Пахло плесенью, огородной прелью, остывшими углями и обильными коровьими лепехами, вразброс желтевшими на проселке.
Посиди, отдохни, подбадривал Розалию Соломоновну Левка и, примостясь с ней рядом на опрокинутое вверх днищем в рыжих плешинах ржавчины ведро, вперял взгляд в роскошную кроличью шапку Ала-Тау, в бескрайнее и непорочное подворье Господа Бога небо. В погожие дни Розалия Соломоновна и Левка просиживали во дворе до самых сумерек, которые светились молочно-восковой спелостью несметных звезд и маслянистыми, как только-только вылупившиеся из скорлупы каштаны, зрачками меланхолика-ишака.
Иногда Розалия Соломоновна украдкой переводила взгляд с темнеющего неба на сына, и тогда Левку охватывал странный и непонятный страх. Казалось, недалек тот день, когда мама больше не поднимется с тележного колеса, застынет на нем в своей отрешенно-задумчивой позе, с ног до головы обрастет бурьяном, и только любознательный ишак Бахыта по весне забредет сюда и, оглашая окрестности своим самозабвенным криком, примется пощипывать первые завитушки зелени.
Лева, я хочу тебе кое-что сказать, устроившись на облюбованном колесе, как-то начала Розалия Соломоновна. Если со мной что-нибудь вдруг случится