Что за бред! наконец пролепетал он одеревеневшими губами и задрожавшими пальцами стал тыкать в кнопки, желая заново посмотреть плёнку. Не!.. Ну!.. Слов нет!
Однако ничего, к сожалению, не изменилось. То был он, несомненно он. И, похоже, это не монтаж (в этом он слегка разбирался). Но тогда что это?! Что прикажете думать?!
Что это такое?! спросил он сам себя. Я ничего подобного не совершал! Этого не было! Не было! Ну не было же! Чёрт! Он, как бы извиняясь перед кем-то, развёл руки ладонями вверх и пожал плечами. И эта его поза на коленях да с простёртыми дланями имела сходство с молящимся перед образом. Ощутив комичность своего положения, он переменил позу, затем сел, почесал в затылке (хотя раньше такого жеста в его арсенале телодвижений не наблюдалось), и пустил фильму ещё раз.
Что за бред! наконец пролепетал он одеревеневшими губами и задрожавшими пальцами стал тыкать в кнопки, желая заново посмотреть плёнку. Не!.. Ну!.. Слов нет!
Однако ничего, к сожалению, не изменилось. То был он, несомненно он. И, похоже, это не монтаж (в этом он слегка разбирался). Но тогда что это?! Что прикажете думать?!
Что это такое?! спросил он сам себя. Я ничего подобного не совершал! Этого не было! Не было! Ну не было же! Чёрт! Он, как бы извиняясь перед кем-то, развёл руки ладонями вверх и пожал плечами. И эта его поза на коленях да с простёртыми дланями имела сходство с молящимся перед образом. Ощутив комичность своего положения, он переменил позу, затем сел, почесал в затылке (хотя раньше такого жеста в его арсенале телодвижений не наблюдалось), и пустил фильму ещё раз.
И тут внезапно он успокоился и стал смотреть видеозапись с каким-то даже жёстким прищуром цепко фиксируя каждое движение и каждый звук. Ему пришла мысль, что у него есть двойник («В натуре! Чёрт подери!»). Были ж двойники у других людей, ну хотя бы у тех же президентов. Чем он хуже? И у него, стало быть и у него, так получается! Правда, сие предположение вряд ли сгодится для объяснений с женой
Однако поскольку он раза два всего, да и то мельком, видел себя закадренным, то ничего определённого относительно подлинности мелькавшей на экране своей физиономии, сказать себе не смог. Во-первых, запись длилась всего несколько секунд, во-вторых, сделана была при плохом освещении. Блики и тени съедали то ухо, то нос
Тьфу на вас да и только! Эт-то какой-то бред! Эт-то бред! Бред! Бред! И ещё раз бред! Не было ничего! Не было ничего подобного! Это какой-то фокус! Это извините, не знаю, что такое Я н-не знаю!
Ночью, ворочаясь на диване, слыша посапывание сына из соседней комнаты и напряжённую тишину из другой, где почивала или затаилась его вспыльчивая Тася, он размышлял о том дурацком положении, каковое, как ни напрягался он, оставалось для него совершенно непонятным, неуяснимым. И, в конце концов, он заснул, обессилев в бесплодном поиске ключа к повергшей его в оторопь загадке. Что там ни говори и как не думай, но необъяснимость происхождения вещественного доказательства (в виде кассеты) его супружеской неверности заставляла усомниться в собственном психическом здоровье. И ничего лучшего, кроме как сказать себе утро вечера мудренее не оставалось.
Спалось, однако, ему тревожно. И снов-то, собственно, он не видел, но что-то некое предощущение как бы, какая-то возня не сформировавшихся образов постоянно томили, беспокоили, к чему-то вроде подталкивали Он открыл глаза, посмотрел в тёмный потолок и вспомнил! (Я так полагаю, что не обязательно сравнивать этот миг со вспышкой молнии, но нечто ослепительное и осветившее и поразившее одновременно нужно иметь в виду, поскольку прекрасно известно, что озарение это всё же яркий свет, притом в дебрях замороченного сознания, в каковых оказывается иной раз каждый из смертных.)
Вот он сошёл с электрички. Была уже полночь. На работе он с коллегами выпил и теперь, после часовой дремоты на тёплом сидении, в голове ощущалась тяжесть похмелья. Надо бы освежиться, решил он, и завернул в магазин при вокзальном ресторане под названием «24 часа». Перед этим он выкурил сигарету и его замутило. Он купил бутылку пива и, лишь отпив половину и почувствовав прилив бодрости, осмотрелся. Двое юношей уютно болтали с двумя симпатичными девчонками, соблазняя их выпить водочки. Те модничали и продавщица, также молоденькая девчонка, которой, по-видимому, была скучна, а, возможно, и страшна ночная работа, предлагала то одно, то другое «на закусь», лишь бы посетители подольше не ушли и не оставили её одну.
Вот возьмите салатец, ребятишки. С таким салатцем кто угодно водочки выпить захочет.
Да ну? подыгрывал ей один из пареньков, тогда как другой разливал по пластмассовым стаканчикам и подмигивал мнущимся у столика девчатам.
Закусон блеск! Никто не устоит.
Да-а? Та-ады давай.
Семён Данилыч допил пиво и, чувствуя себя лишним, вышел на улицу. Теперь ему стало значительно лучше. Было в этот поздний час не холодно, и он не спешил, как обычно спешил с электрички к ужину. Прошёл через парк, пересёк улицу, заметил у подъезда девятиэтажки группу ребят, о чём-то весело болтающих, обратил также внимание, что у одной из девиц светится в руках зелёный огонёк, и озадачился: что бы это могло быть? Уже минуя полуночников, он всё пытался разглядеть, что же это за странный огонёк, как вдруг одна девица, а за ней и другая побежали к нему. Он остановился, удивясь и насторожась неразлучные всё же эмоции. И вот с огоньком которая, защебетала уже рядом, и Семён Данилыч, наконец, догадался, что в руках у неё видиокамера, и ещё подумал: а можно ли по такой темноте снимать? Вторая же, лепеча совсем что-то невнятное, ухватила «дяденьку» под локоток и чмокнула в щеку.