Взяв меня за руку, поехал к этому мутному целителю, но того не оказалось на месте, и мы сели в автобус, закрыли глаза, ушли в себя, отец заметно нервничал, бормоча о неслучайных ошибках, упоминал и о находящейся в опасности Кубе, подбирающейся к пупку электродрели, принесенной в посольство крысе; зачем же, сынок, ты ее припер?
Она сама подошла и, вцепившись зубами, повисла на моих брюках.
Люстры, крысы, бриллианты сколько интересного мусора. Упакованные дамы чокаются казенным хрусталем, заглатывая фуа-гра со свежим манго, пожирают осетрину под крабовым соусом, где-то там в кастрюле дозревала крыса, конкретно на меня повар не показывал, и это не ты, это не я, я бы не подбросил: для повышения твоего престижа, я бы осмелился, а так нет, осмысленно нет, тебя не арестуют по подозрению в шпионаже?
Нет. Какой из меня шпион. Кто мне доверит секреты и поставит себя под удар втайне от мамы я сгораю изнутри, примеряя подаренную удавку.
Сними ее, папа. Используй ее, как лассо.
Крутая мысль, сынок, но кого же арканить, кому вещать тягучим шепотом: я выпадаю из обоймы, даю запоминающиеся осечки, недели на две меня еще хватит, выбежать бы из бани на мороз не для закалки. Мне просто жарко, ужасно душно, не затевай, сынок, мою игру и ты станешь значительнее меня. И твоей мамы. Я же любил твою маму. Попав, как сказано у Ростана в «Амура хитрую засаду», с первого взгляда понял, что у меня с ней не пойдет, однако возобладали чувства вырубающие голову, потворство маминым понятиям о счастье занесло меня на чужбину, где не нужно проявлять особых способностей, если ты в штате и на зарплате. Ничего все путем и в животе колики.
Я не прерывал его выступление. Дослушав, сочувственно хлопал по плечу и выходил прогуляться перед сном, с удивлением натыкаясь в парке на нашего кэгэбиста, напряженно сидевшего под фонарем, разложив на коленях рисунки с животными. У Евгения Петровича коала, бизон, альпийский козел Вас заводят зоо-картинки? спросил я. Это не беда. Мы в свободной стране.
Я не прерывал его выступление. Дослушав, сочувственно хлопал по плечу и выходил прогуляться перед сном, с удивлением натыкаясь в парке на нашего кэгэбиста, напряженно сидевшего под фонарем, разложив на коленях рисунки с животными. У Евгения Петровича коала, бизон, альпийский козел Вас заводят зоо-картинки? спросил я. Это не беда. Мы в свободной стране.
Ступай откуда пришел, Павел, недобро прошипел он. Уже поздно, и тебе нечего здесь расхаживать, провоцируя различных извращенцев, которых полно в капиталистическом мире. И побеседуй с отцом. Окажи на него влияние, втолковав ему истинное положение вещей; наши с ним разговоры ни к чему не приводят, и мне надоело его вялое рукопожатие и расходящийся по всему посольству запах марихуаны. Это же беспредел! Он говорит: это не я это беспредел, но я не виноват, я выясню кто этим занимается, не надо! не берите на себя мою работу. Учти, Павел если вас отправят обратно, приличной работы ему не найти, придется идти трудиться на какой-нибудь мопедный завод, в общей, ты на него повлияй. Твой батя дурит по-крупному, и мы будем вынуждены принять меры.
Пожалуйста, принимайте, я с удовольствием вернусь в Москву; находясь здесь я ничего не выигрываю, нет смысла отрицать, что близится голодная пора, но мама закончила институт торговли, она нас прокормит, позорный голландский эпизод не простит; из крана навязчиво капает сочти за весеннюю капель и возрадуйся случаю порадоваться, отпихивая ногой водолазов с Лубянки, плыви и надейся, я вырос из очередных ботинок, которые мне нравятся, и хожу в них поджав пальцы. Не требуя новых, привыкаю к экономии. У Дома Рембрандта покупаю диковинные хот-доги, готовясь отказывать себе и в мелочах. Я крепкий парень. Мне это понадобится.
В Голландии принято с малолетства скрашивать обед легким алкоголем, но я не пью, табак не курю, о траве в деталях не знаю и не прошу дать попробовать, у отца и без меня море неприятностей, а обращаться к посторонним людям мне нежелательно. Общение с наркодилерами ослабляет: максимум можно спросить дорогу; тебе, мальчик, куда? Ты по виду такой молодой и увядающий, стоя на месте, тяжело дышишь, у тебя выбор между смирением и рывком, пересечь в одиночку границу ты не рискнешь.
Я бы попер, продравшись через лес с заграждениями, успокоился и разочаровался я шел не сюда. Моя земля дальше. В посольстве о ней никто не вспоминал: мужчины в костюмах, женщины в длинных платьях, задаренные дети забыли и помнить, где они вылезли на поверхность из могил своих предков, рассказывавших им сказки; я люблю русские сказки. Я боюсь повзрослеть и запутаться, научившись открывать банку «кока-колы» с сопутствующим хрустом в висках. И вопрос не в людях. Людей я и здесь избегаю, и в Москве к ним излишне не стремился, важна некая атмосфера наполнение воздуха когда есть на что опереться. В Амстердаме у меня с этим худо. Не влезаю на деревья, не подхожу к оврагам, из проезжающих машин ревет популярная мерзость, глубокая музыка тоже звучит, но ее не слышно слушающие ее ценители интеллигенты, и делают это тихо. В будущем мне бы хотелось быть как-нибудь связанным с музыкой. Уяснять сущность духа под тенью перебитого крыла.