И Фомушка с Гречкой вошли в чистую и просторную горницу, с одной стороны которой стояла большая русская печь, с другой - помещалась кровать старика за ситцевой занавеской, потом - широкий дубовый стол и широкие скамьи по стенам, а в переднем углу - образная полка, с выглядывающими оттуда темными, древнего письма ликами, на которые, прежде всего, трижды перекрестились вошедшие и затем уже отдали по поклону хозяевам.
- Устинье Самсоновне!.. Паисию Логинычу! - проговорили оба, и получили точно такой же почетливый поклон от хозяев.
Паисий Логиныч подсыпал тлеющих угольев в медную кадильницу с деревянной ручкой и заходил с нею по всем углам комнаты. Воздух наполнился тонкими струйками синеватого дыма и запахом ладана.
- Отче! да это никак для нас, худородных, росной ладан изводишь? заметил ему Фомушка.
- Дому израилеву фимиам благочестия подобает, - ответствовал старец докторально-богословским тоном, ни на кого не глядя и продолжая тихо колебать в руке свою кадильницу.
- С чем бог принес, братцы мои? Что скажете? - обратилась к ним хозяйка, оставляя шитье какого-то длинного белого плата.
- Да что вот... под твой, матушка, покров притекли, - со вздохом ответил блаженный. - Вы христолюбцы у нас именитые, а мы люди малые... от аггелов антихристовых из Вавилона треклятого спасаемся... В темнице ведь тоже за веру правую гонение принимали, во юзех заключенны были. Укрой нас, пока что, до странствия нашего - в верховную страну, на время пока переправляю новообращенного - чай, человек-то знакомый тебе? - добавил он, указывая на Гречку. - Ко столпам нашим усылаю: пущай поживет там, да к вере укрепится. А ты прими пока!
- Охота - моя, а дом - божий, - ответила на это Устинья Самсоновна, для брата нет отказу, хоронитесь себе, сколько нужды вашей будет. Милости просим!
- Спасибо, матушка!.. "Голодного напитай, гонимого приюти" - по закону, значит, поступаешь.
- Паужинать, может, хотите? - предложила хозяйка.
- Нету, матушка! До еды ли нам теперь!.. Опосля поедим, чего бог пошлет, а пока отведи ты нам келейку уединенную - целу ночь не спали, сон сморил совсем.
Устинья Самсоновна не заставила просить себя вторично и с охотою пропела обоих пришлецов чрез сени под лестницу, ведущую на чердак.
Здесь отодвинула она дощатый щит, который был устроен по той самой системе, как потайная дверь, ведущая в подъизбище - и снаружи совершенно казался стеною, так что постороннему человеку невозможно бы было и догадаться о его существовании. Фомушка с Гречкой очутились в тесном и темном тайнике, в котором они могли, впрочем, весьма удобно разлечься на больших мешках, вроде перин, набитых сеном.
- Ну, почивайте себе с богом, а проснетесь - потрапезуем все вкупе, сказала им Устинья Самсоновна и снова задвинула вплотную потаенный щиток.
- Дело на лады пошло, кажись, клей будет, - шепотом сказал Гречка, потирая руки.
- А что, бойко хлыстом прикинулся? - также шепотом вопросил блаженный, ощущая внутреннюю потребность в товарищеском одобрении.
- Уж что и говорить!.. Я только дивлюсь, откуда ты насобачился?
- Э, брат! главная причина - премудрость произойти, а тогда уж всякая штука перед тобою сама раскупорится, - с сознанием своего достоинства похвалился блаженный. - Я ведь тоже и сам хлыстом-то был, и по сей день у них в согласии числюсь, даже перекрещен был в Сибири-матушке - потому, дела у них важнецкие можно обварганивать.
- Это точно, - согласился Гречка, - и сам вот я, не думал не гадал, как свел было знакомство с Устиньей, а вот оно и пригодилося!
- Тебя-то они сманивали? - спросил Фомушка.
- Было дело!.. Да и как им не сманивать? Человек я тоже на все руки годящий! Только в те поры я ни да, ни нет не сказал, а все приглядывался.
- Э, брат, дурень же был! - заключил Фома с укоризной. - А ты бы по-моему, коли ты есть ловкий жорж, да человек разумный. Я вот даже архиерейские, братец ты мой, службы правил! И деньга же перепадала - ух, какая деньга-то обильная!.. Было, друг любезный, пожито...