О, если б можно было не просыпаться более, если б летаргия прямо перешла в настоящую смерть! А если уже суждено проснуться, то, - господи! - пусть это пробуждение придет как можно позднее, пусть дольше и дольше длится летаргический сон! Инстинкт жизни под землею преобладал более даже, чем на земле. И от этой нечеловечески-ужасной мысли для погребенной снова наступил переход в обморочную бессознательность.
* * *
Могильщики опускали и закапывали гроб, а в это самое время издали следили за ними два человека, которые, будто прогуливаясь, разбирали намогильные надписи.
Когда же, окончив свою работу, могильщики удалились, два человека, не изменяя своего фланерского вида, подошли к только что засыпанной могиле и в головах воткнули высохший сук, на одной ветви которого моталась привязанная тряпочка.
- Место хорошее, удобное... - тихо проговорил Гречка, вглядываясь в соседние кресты, чтобы получше заметить, где именно находится свежая могила, и внимательно озирая всю окружающую местность.
- Хорошо-то оно хорошо: тихо, далеко, сторожа, поди, чай, и не заглядывают сюда, - отозвался блаженный, - да одно только неладно: забор этот больно высок... Откуда перебираться станем? Подумай-ко!
- Погоди, погляжу получше - может, и отыщем подходящее...
Невдалеке от этого места перерезывала кладбище неглубокая канавка, вдоль по которой, в направлении к забору, тихо направились теперь двое товарищей.
- Эге-ге! Вот оно самое и есть! - самодовольно воскликнул Гречка, дойдя до самого забора, под которым канавка уходила за черту кладбища, в соседние огороды. В этом месте, между нижней линией забора и дном канавки, пространство, аршина в два ширины и около полутора высотою, было весьма слабо загорожено кое-как прилаженными досками.
- Тебя-то нам и надо! - ухмыльнулся Гречка: - Давнуть легонько плечом оно и подастся. И в канаве-то сухо - лужицы совсем, брат, нету, - продолжал он, делая дальнейшую рекогносцировку.
- Это значит, что из воды сух выйдешь, знамение так показует, ты это так и понимай! - шутливо сообразил блаженный.
- По крайности не запачкаешься, - заметил Гречка.
- А мне это все единственно, что чисто, что нет - была бы душа моя чиста, а в теле чистоты не люблю.
- Стой-ка ты, чистота! - перебил его сотоварищ. - Гляди сюда, ведь по ту сторону забора Сладкоедушкины огороды выходят!
- Ой ли?.. Да и в самом деле, так! Вот любо-то! - ударил Фомушка об полы своей хламиды. - Вот удача-то!.. И возрадовался дух мой - значит, сила вышнего споспешествует!
- Ну, уж ты от божества-то оставь - тут дело от луканьки пойдет, а ты с божеством некстати! - заметил ему Гречка.
- Главная причина в том, - продолжал Фомушка, - что ходить далеко не надо: прямо от Сладкоедушки и перелезем - чужие зеньки не заухлят*.
______________
* Чужие глаза не увидят (жарг.).
- Да к ней теперича и пошагаем, - порешил Гречка, выходя на дорожку, ведущую извилинами через все кладбище до самой церкви, - баба знакомая, и в приюте отказу не будет, а там у нее, значит, и схоронимся до урочной поры.
И Гречка с Фомушкой удалились с кладбища.
LXXII
В ОЖИДАНИИ ПОЛНОЧИ
Оба приятеля вскоре пришли на пустынные огороды, к избе хлыстовской "матушки" Устиньи Самсоновны.
В маленьких сенцах над входною дверью виднелся небольшой медный восьмиугольный крест, а под ним, на верхнем косяке была начертана мелом затершаяся надпись: "Христос уставися с нами".
- Господи Исусе-Христе, сыне божий, помилуй нас! - проговорил Фомушка, постучавшись в дверь.
- А кто-ся там? - послышался изнутри разбитый старческий голос.
- Все мы же - богомолы-братья, люди божии, свой народ.
- Аминь! - ответил тот же голос.