Ты́, буй Рю́риче, и Давы́де!
Не ваю ли во́и
злаче́ными шеломы по крови плаваша?
Не ваю ли храбрая дружи́на
ры́каютъ, а́кы туры, ранены
саблями калеными на поле незна́еме?
Вступи́та, господи́на, въ зла́та стремень
за обиду сего́ времени,
за землю Ру́скую,
за ра́ны И́горевы,
бу́его Святъсла́влича!
Га́личкы Осмомы́сл, Ярославе!
Высоко седиши на своемъ златоко́ваннемъ сто́ле,
подпе́ръ горы Уго́рскыи свои́ми железными плъки́,
заступи́въ королеви путь,
затвори́въ Дунаю ворота,
меча́ времены́ чре́зъ о́блакы,
суды рядя́ до Дуная.
Грозы твоя́ по землямъ текутъ,
отворя́еши Ки́еву вра́та,
стреля́еши съ о́тня зла́та стола́
салта́ни за землями.
Стреляй, господи́не, Кончака́,
поганого кощея,
за землю Ру́скую,
за ра́ны И́горевы,
бу́его Святъсла́влича!
А ты, буй Романе, и Мстиславе!
Храбрая мысль носитъ васъ! Умъ на дело!
Высоко пла́ваеши на дело въ бу́ести,
яко со́колъ на ве́трехъ ширя́яся,
хотя́ пти́цю въ буйстве одо́лети!
Суть бо у ва́ю желе́зныи па́порзи
подъ шеломы лати́ньскыми.
Те́ми тресну земля́ и мно́гы страны
Хино́ва, Литва́, Ятвя́зи, Дереме́ла,
и по́ловци су́лици своя повръго́ша,
а главы своя поклони́ша
подъ ты́и мечи́ харалу́жныи.
Нъ уже́, кня́же,
И́горю утръ́пе солнцю све́тъ,
а древо не бологомъ ли́ствие срони́:
по Рси и по Су́ли гра́ди подели́ша.
А Игорева хра́браго плъку не кре́сити!
До́нъ ти, кня́же, кли́четъ и зоветъ князи́ на победу.
О́лговичи, хра́брыи кня́зи, доспели на брань.
И́нъгварь и Всеволодъ,
и вси три Мстиславичи,
не худа гнезда шестокрилци!
Непобе́дными жребии собе́ власти расхы́тисте?
Ко́е ваши златы́и шеломы
и су́лицы ля́цкыи, и щи́ты?
Загороди́те Полю ворота
свои́ми острыми стрелами
за землю Ру́скую,
за ра́ны И́горевы,
бу́его Святъсла́влича!
Уже́ бо́ Сула не тече́тъ сре́бреными струями
къ граду Переясла́влю,
и Двина боло́томъ те́четъ о́нымъ гро́знымъ Полоча́номъ
по́дъ кли́комъ пога́ныхъ.
Еди́нъ же Изясла́въ, сы́нъ Василько́въ,
позвони́ свои́ми острыми мечи́ о шеломы лито́вьскыя,
притрепа́ славу деду своему́ Всеславу,
а са́мъ подъ чръле́ными щиты́,
на кроваве тра́ве,
притре́панъ лито́вскыми мечи́.
И с хоти́ ю на крова ть и рекъ:
«Дружи́ну твою́, кня́же, пти́ць кры́лы приоде́,
а звери кровь полиза́ша».
Не бысть ту бра́та Брячесла́ва,
ни друга́го Всеволода.
Еди́нъ же изрони́ жемчю́жну душу изъ храбра тела
чре́съ зла́то ожере́лие.
Уны́ли голоси́, пони́че весе́лие,
тру́бы трубя́тъ городе́ньскии!
Яросла́ве и вси вну́це Всесла́вли!
Уже́ понизите стя́зи свои́,
вонзи́те свои́ мечи́ вере́жени.
Уже́ бо вы́скочисте изъ де́дней славе.
Вы́ бо свои́ми крамолами
начя́сте наво́дити пога́ныя
на землю Ру́скую,
на жизнь Всесла́влю.
Которо́ю бо бе́ше наси́лие
отъ земли́ Полове́цкыи!»
На седьмо́мъ ве́це Троя́ни
връ́же Всесла́въ жребий о де́вицю себе лю́бу.
Тъи клюками подпръ́ся о кони
и ско́чи къ граду Кы́еву,
и дотче́ся стру́жиемъ зла́та стола́ ки́евьскаго.
Ско́чи отъ ни́хъ лю́тымъ зве́ремъ
въ плъ́ночи изъ Белагра́да
обе́сися си́не мьгле́.
У́тръ же вазни́ стрикусы́,
отвори́ врата́ Новуграду,
разшибе́ славу Ярославу,
ско́чи влъ́комъ до Неми́ги съ Дуду́ток.
На Неми́зе снопы́ сте́лютъ голова́ми,
моло́тятъ чепи́ харалу́жными,
на то́це живо́тъ кладу́тъ,
ве́ютъ душу отъ тела.
Неми́зе крова́ви бре́зе
не бологомъ бя́хуть посе́яни
посе́яни костьми́ ру́скихъ сыно́въ.
Всесла́въ князь людемъ судя́ше,
кня́земъ грады рядя́ше,
а са́мъ въ ночь влъ́комъ ры́скаше.
Из Кы́ева дори́скаше до куръ Тмуторока́ня,
вели́кому Хръсови влъ́комъ путь преры́скаше.
Тому́ въ Полотьске позвони́ша зау́тренюю ра́но
у Святыя Софе́и въ ко́локолы,
а о́нъ въ Кы́еве зво́нъ слыша.
А ще и веща душа́ въ дръзе теле,
нъ часто беды страда́ше.
Тому́ вещей Боя́нъ и пръвое припевку,
сми́сленый рече́:
«Ни хы́тру, ни гора́зду,
ни пти́цю гора́зду
суда́ бо́жиа не мину́ти».
О, стона́ти Ру́ской земли́,
помяну́вше пръвую годи́ну и пръ́выхъ князе́й!
Того́ стараго Влади́мира
нельзе́ бе пригвозди́ти къ го́рамъ ки́евьскимъ.
Се гобо ныне ста́ша:
стя́зи Рю́риковы, а дру́зии Давидовы.
«Нъ розно ся имъ хо́боты па́шутъ,»
ко́пиа пою́тъ.
На Дунае Яросла́внынъ гла́съ ся слы́шитъ,
зегзи́цею незна́ема ра́но кы́четь:
«Полечю́, рече́, зегзи́цею по Дуна́еви,
омочю́ бебря́нъ рука́въ въ Каяле́ реце́,
утру́ князю крова́выя его раны
на жесто́цемъ его́ теле».
Ярославна ра́но пла́четъ
въ Путивле на забрале, аркучи́:
«О, ве́тре-ветри́ло!
Чему́, господи́не, насильно ве́еши?
Чему́ мы́чеши хино́вьскыя стре́лкы,
на свое́ю нетрудною кри́лцю,
на моея лады вои?
Мало ли ти́ бя́шетъ горе подъ о́блакы ве́яти,
леле́ючи корабли́ на си́не мо́ре?
Чему́, господи́не, мое весе́лие
по ковы́лию разве́я?»
Ярославна ра́но пла́четь
Путивлю го́роду на заборо́ле, аркучи́:
«О Дне́пре Слову́тицю!
Ты проби́лъ еси́ ка́менныя горы
сквозе землю Половецкую.
Ты леле́ялъ еси́ на себе́ Святосла́вли носа́ды
до плъ́ку Кобяко́ва.
Възлелей, господи́не, мою́ ладу къ мне́,
а бы́хъ не слала къ нему́ сле́зъ
на мо́ре ра́но.»
Ярославна рано пла́четъ
Въ Путивле на забрале, а́ркучи:
«Светлое и тресве́тлое слъ́нце!
все́мъ тепло́ и красно́ еси́.
Чему́, господи́не, простре́ горя́чюю свою лучю
на ладе вои,
въ поле безво́дне,
жа́ждею и́мъ лучи съпряже,
тугою имъ тули затче́?»