Кульбачиха: Пусть поёт.
Кульбач: Я и пою
Всё про ветреность твою:
Есть у кажной божьей пташки
Ей сподобные замашки,
И у кажной малой птички
Есть особые отлички:
Та токует, та кукует,
Третья жрёт их да смакует.
Дед игривым речитативом пропел ещё один куплет. Силовна даже ухо оттопырила рукой, пытаясь расслышать, о чем там голосит Кульбач.
Силовна: Во, запел! Уже хлебнул!
Миньша: Иву бог не зря согнул.
Ей судьба к воде стремиться.
А на взгорке истомится.
Муж с женой сперва бранятся
После пуще породнятся!
Силовна: Во, чё выдумал! Смерéкал!
Тот петух откукарекал!
Миньша: Дед хоть стар, но молоток!
Да и бабка кипяток.
Вместе порох и свеча!
Силовна: Прям защитник Кульбача!
Миньша: У сверчка своё цвирчанье,
У бычка своё мычанье.
Сапоги не виноваты,
Что на ногу маловаты.
То сапожник виноват:
Оказался скуповат,
Поурезав лишне мерку.
Дак поставь на атажерку,
Коль носить невмоготу!
Аль уж кинь под хвост коту!
Силовна: Кто сверчок, кто бык, кто кот?
Притворил бы, Миньша, рот.
Дай послушать, мож услышу.
Миньша: Взгромоздись, жена, на крышу.
Там обзор куды как шире.
Дак про всё узнаешь в мире.
Там, поди-ка, благодать
До самой Москвы видать!
Дом у Минея и Нилы был высокий с мезонином и мансардой. Оно и понятно: их сыновья-близнецы Епрон и Евпат владели лесопилкой и столярными мастерскими, вследствие чего строительного леса в семье было предостаточно. Зная материну привычку проводить день в наблюдении за дорогой и соседским двором, сыновья предлагали пристроить ко второму этажу над верандой балкон, но Нилу вполне устраивало просторное крыльцо с примыкающими террасой и верандой. Сам дом имел что-то вроде цокольного этажа либо подклети, где находились хозяйственные помещение, поэтому крылечко, на котором располагался Силовнин наблюдательный пост, и без того было достаточно высоким, дающим возможность наслаждаться открывающимся видом. Также она не позволила строить двухметровый сплошной забор, дабы свободно и беспрепятственно обозревать путников, въезжающих в Посад и покидающих его.
Как всякая посадская дама, Нила обожала сплетни, слухи, всевозможные невероятные истории, то есть пребывала в том же трепетном желании быть в курсе городских новостей, но в отличии от многих местных сударынь слыла отменной домоседкой. Заходившие иногда к Силовне подруги, снабжали её информацией. Принимая гостей, Силовна с удовольствием могла часами сидеть в обществе приятельниц, теша душу рассказываемыми сплетнями и новостями. Исключительно в поддержании разговора она незлобиво судачила и охотно перемывала косточки согражданам, но никого особо не осуждала и не грешила злословием. Мало того, сам Миней любил эти дамские посиделки и охотно принимал в них участие, но при этом делал вид, что ему совершенно не интересны чужие тайны и проблемы. Разговор он поддерживал весьма своеобразно, подкидывая разные шутки, притчи и сентенции.
Миньша: В нашей славной местности
Много интересности,
А в другую заверни,
Там сурьёзности одни.
Кульбачи только входили в стадию, предваряющую генеральную схватку. Кульбачиха, снисходительно выслушав дедово соло, горделиво подбоченилась.
Кульбачиха: Ну и ты не певчий дрозд.
Ворон ты! Твой дом погост!
Старый хрыч, заросший мохом!
Кульбач: Начинаю день не охом,
А с частушки-веселушки
Во хвалу своей старушки:
Ох, не своевременно
Дéвица беременна.
Если до венчания
Тут ей замечание!
Услышав столь фривольную частушку, обеспокоенная Крена встревожено оглянулась, чтобы убедиться, нет ли поблизости её детей, особенно младших ребятишек. Но все семеро отпрысков находились на безопасном расстоянии и занимались своими делами.
Кульбачиха: Охламон ты, дурень старый!
Вот скабрёзник лупошарый!
До того же стал турусый.
Всё же не юнец безусый.
Старикашка перезрелый,
На умишко угорелый,
Зубоскалый крокодил!
Кульбач: Чем внезапно досадил?
Режу в очи правду-матку.
Ты всю жизь на рот заплатку
Обещаешься нашить,
Речи праведной лишить.
Кульбачиха: Где там правда? Вечно врёшь!
Как язык свой не сотрёшь?
Кульбач: Это я что ль пустомеля?
Замычала утрясь теля!
Кто из нас по сплетням первый?
Кульбачиха: Не трепи, Кульбач, мне нервы!
Ишь какой ты говорун!
Но притом известный врун.
Кульбач: Мне куды с тобой тягаться?
Как уже говорилось, старики постоянно переругивались между собой, находя в этих перепалках развлечение и разнообразие в своей, казалось, не очень радостной, бездетной жизни. При явной скудности тем для семейных столкновений, ограниченных недовольством друг другом из-за пьянок одного, беспрестанным шатанием по городу другой и взаимной ревности, скандалы для Кульбачей были делом привычным, даже рутинным. Еросима, любившего мир и покой, это развлекало, но порой тяготило и беспокоило.
Еросим: Чё к чему взялись ругаться?
Кульбачиха: Мы что ль? Батюшки! С чего б?
Впереди маячит гроб,
Скоро уж на суд предстанем.
Неужели грызться станем?
Я и не намерена!
Вся уж злость утеряна.
Кульбач: Отливает бабка пули.
То кар-кар, то гули-гули
Из одной в другую птицу,
Раскудрит тя, рукавицу,
Разговор чтоб в бок увесть.
Тут её задета честь.
Ишь ты, прям зарделась зорькой!
Жарко что ль от правды горькой?
Кульбачиха удивлённо воззрилась на деда, не зная, чего от него ожидать и даже фыркнула с насмешкой, полностью убеждённая в своей непогрешимости. Что ещё за выдумки и какую такую правду хочет обнародовать её несносный муженёк, из-за которой ей, якобы, следует стыдливо краснеть?