Кульбачиха: Ты такой паскудный, дед!
Врёшь нахально спасу нет!
И упёртый, как бревно!
Ври сколь хошь мне всё равно!
Кульбач: Ну, дак стану не упёртый,
Как свалюсь совсем помёртый.
Унести с собой секрет?
Не дождёшься, бабка, нет!
И тут дед, придав лицу обиженно-скорбное выражение и воздев кверху сморщенную руку, с пафосом начал обличительную речь.
Кульбач: Есть сомнение в жене:
Девкой ты досталась мне
Аль обносок всё ношу?
Всякого Кульбачиха наслушалась за свою долгую жизнь от болтливого и шутливого супруга, но такое оскорбление прозвучало впервые. Бабка чуть не задохнулась от возмущения, а потом, ухватив Кренину метлу, что стояла тут же у крыльца, решительно шагнула в сторону своего двора, высоко взметнув над головой это «грозное оружие».
Кульбач: Есть сомнение в жене:
Девкой ты досталась мне
Аль обносок всё ношу?
Всякого Кульбачиха наслушалась за свою долгую жизнь от болтливого и шутливого супруга, но такое оскорбление прозвучало впервые. Бабка чуть не задохнулась от возмущения, а потом, ухватив Кренину метлу, что стояла тут же у крыльца, решительно шагнула в сторону своего двора, высоко взметнув над головой это «грозное оружие».
Кульбачиха: Я тя, старый, причешу
Щас соседским подметалам!
Чтоб те, чёрту, пусто стало!
Силовна на своём крылечке аж заёрзала в креслице от такого увлекательного зрелища.
Силовна: Миньша! Где ты там? Взгляни!
Миньша, заходивший в дом испить кваску, опять вышел на крыльцо.
Миньша: Что ль ругаются они?
Бабка скачет мотыльком!
Силовна: Дед-то точно под хмельком!
Чем-то бабку рассердил.
Та вскричала: «Крокодил!»
Миньша: Крокодил болотный житель.
Там всей нечисти обитель.
Силовна: Как очами-то сверкает,
Взгляды злобные втыкает!
Чем-то старый провинился.
Миньша: Не на той, видать, женился.
Миньша уселся на прежнее место и приготовился к продолжительному зрелищу. Ничего нового он не ожидал увидеть в очередной стычке Кульбачей. Проживая по соседству, он уже вдоволь насмотрелся на их ссоры, которые перерастали в целые спектакли, иногда затягивающиеся на час, когда они с Силовной успевали и развлечься, и утомиться затяжными представлениями, и, устроив себе нечто вроде антракта, отлучиться попить чайку, а Миньша порой успевал даже вздремнуть и всхрапнуть в своём креслице.
Кульбачи не были похожи на другие супружеские пары, из тех, что ограничивали свои семейные разногласия несколькими крепкими выражениями, типа «гав-гав», а затем отворачивались друг от друга, чтобы ещё долго гневаться и дуть губы, затаив обиду. Нет, Кульбачи обставляли свои столкновения весьма пышно и цветисто, со вкусом разыгрывая целые трагикомедии с «потешными боями».
В отличие от жены, Миньша улавливал причины возникновения скандалов и прекрасно знал, что старик зачастую просто валяет дурака, дабы позлить свою бабку да повеселить соседей.
Раззадорившись, Кульбачиха начинала чихвостить старика, на чём свет стоит. Иногда в процессии горячих выяснений отношений в старика летел домашний скарб из того, что попадало под руку, причём, бабка не старалась попасть и как следует наказать оппонента, а, скорее всего, таким образом выказывала своё несогласие и особое мнение по поводу возникшего раздора, а также это был известный женский способ унять расходившиеся нервы.
Обоих не тяготило такое разнообразие в череде скучно текущих дней. Также Кульбачей ничуть не беспокоило то обстоятельство, что своими ссорами они, возможно, отвлекают от дел Крену и Еросима, всегда пытавшихся их урезонить и примирить. Бабке как будто даже нравились такие стычки. Во всяком случае у неё потом возникала приятнейшая возможность среди приятельниц где-нибудь за самоваром у одной из местных вдовушек, либо у матушки Иларии, либо за чашечкой какао в кругу подруг в аптеке у Немчутки, манерно утерев губы, жаловаться на своего вздорного мужа, который за всю их долгую совместную жизнь столько ей нервов истрепал и столько кровушки попил, что и пересказать невозможно.
Подружки понимающе вздыхали, кивали и очень сочувствовали старушке, чего она собственно и добивалась.
Сейчас Кульбач, высказав обвинение и глядя на вооружившуюся супругу, пустился в дальнейшие рассуждения.
Кульбач: Утверждать-то я не стану.
Брачну ночку не вспомяну.
Обманула? Обвела?
Сок свекольный подлила?
А теперь притворщица
Сердится, топорщится.
Кульбачиха: Старый, я тебя сничтожу!
Издеру на лыко рожу!
Кульбач: Виновата дак молчи,
Постола́ми не сучи!
Кульбачиха: Паразит ты, паразит!
Кульбач: Вот чего она бузит?
Высказал предположенье
Бабка вмиг пришло в движенье.
И откель такой запал?
Значит, в точку я попал!
Непременно обманула:
Мой пистоль в тот сок макнула!
Первому достались сливки,
Я всю жизнь лакал опивки!
Бабка! Чё уж, не ярись!
Позади осталась жизь.
Я тебе обман простил.
Первому достались сливки,
Я всю жизнь лакал опивки!
Бабка! Чё уж, не ярись!
Позади осталась жизь.
Я тебе обман простил.
Кто там до меня «гостил»
Выяснять теперь не буду.
Кульбачиха, огорошенная таким обвинением, понемногу приходила в ярость, но, зная, какой дед охотник до всяких непристойных шуток и розыгрышей, пока сдерживалась, не приводя метлу в действие. Она лишь поначалу слегка устрашающе помахалась старой Крениной основательно истрёпанной метёлкой и теперь стояла, опираясь на неё.