Сгорал от стыда за то, что не мог унять слезы, стекавшие за воротник. Сейчас его поднимут на смех, закидают жеваными бумажками. Он провел ладошкой по лицу и в упор воззрился на однокурсников. Девочки тоже плакали. Роза и Люся сидели опустив голову. Это был актерский триумф. Зритель был покорен сокровенной исповедью души, что впоследствии станет уникальным качеством артиста Владимира Лемешонка.
7. Лем, Узда, Аблей
На втором курсе к ядру примкнул дембель Советской Армии Толя Узденский. Он еще в колыбели решил, что везде и во всем должен быть первым. И вот отслужил срочную службу и теперь волен выбирать, до кого снизойти, чьим лидером стать, кем именно окружить себя, звездного. Отказа в этом деле не знал, ведь, как заметит Лем спустя некоторое время, был «способен долететь на ядре своего обаяния аж до Луны». Узда с порога почуял, где находятся точки притяжения и без обиняков шагнул туда. Пацана с желтым портфелем он удостоил кличкой Дурашка.
Кличка не прижилась, да и сам дембель осознал ее нелепость, оправдывался, что прилипла от обратного. Не мог же бывалый боец не замечать, к чьим оценкам и мнениям прислушивается народ. Чей вердикт признается истиной в последней инстанции. Кого после каждого этюда припирают к стенке, чтобы выслушать приговор себе, любимому. Кому на занятиях по актерскому мастерству нет равных. И это при том, что курс талантлив, как на подбор.
Позже Анатолий Узденский в своей книжке «Как записывают в актеры» сообщит: «Подозрение, что Лем зачислен в училище по протекции, улетучилось, когда я прослушал его на зачете по сценической речи он читал прозу Хэмингуэя. Читал искренне, страстно, и даже удивительно было, откуда в этом тщедушном мальчишеском теле столько силы.
В нем было много любопытного: например, несмотря на то, что держался гением, отзывался о себе всегда в уничижительном тоне, и мне это казалось странным: ведь люди обычно приукрашивают свои достоинства. Володя в ответ на мое недоумение отвечал классической фразой: «Я странен, а не стране кто ж? Тот, кто на всех глупцов похож»».
Далее автор повествует, как в процессе короткой стычки на глазах у однокурсников Лем дал понять, кто есть кто: «Я замахнулся и нет, не ударил его, удержался, просто сильно толкнул в грудь. Володя отлетел на несколько шагов, схватился за стол, медленно выпрямился. Наши взгляды встретились. В этот момент я понял, что значит читанное много раз побледнел как полотно. Лем оглядел примолкнувшую аудиторию, потом еще раз посмотрел мне в глаза, губы его шевельнулись, будто он силился что-то сказать, но не мог, и вышел из комнаты. Я попытался рассмеяться, чтобы разрядить атмосферу, но заткнулся, не получив поддержки. Стояла гнетущая тишина. Никто не смотрел в мою сторону. Мне было безумно стыдно. Я вышел вслед за ним».
Лем, не сговариваясь с Уздой, гораздо раньше описал этот случай в эссе «Сбивчивый монолог на венском стуле»: «Однажды достал я своего друга так, что ему пришлось основательно меня пихнуть. Отлетел я тогда далеко, обиделся ненадолго, а запомнил его силу навсегда. И по сей день это качество в нем я считаю главным, хотя, конечно, не о физической силе идет речь».
Что касается кличек, то в юности любая дружеская компания ловит их из воздуха. Клички так органичны, что заменяют имена. Имя дано тебе в самом начале жизни, покуда ты еще никто, следовательно, звать тебя никак. По имени называют все и свои, и чужие, вне зависимости от того, подходит оно тебе или нет. Поэтому оно формально, номинально, обезличено, лишено индивидуальности: Иванов, Петров, Сидоров. Тут и выясняется, что имя надо выбирать тогда, когда уже что-то из себя представляешь. Вернее, друзья это сделают за тебя. Они нарекут тебя так, как не зовут больше никого, вложив в прозвище свое особое отношение, свое понимание и восприятие тебя, окрасив оттенками и обертонами. Данное при рождении имя останется пожизненной печатью в паспорте, которая ничуть не мешает оригинальному тексту.
Многие прозвища как производные от имен сценических героев были подсказаны учебными спектаклями но прилетали и улетали, придумывались и забывались. Комедия плаща и шпаги «Живой портрет» с красивыми испанскими именами спровоцировала романтизированные клички. В комедии дель арте «Венецианские близнецы» ведущий артист краснофакельской труппы Альберт Дорожко так уморительно играл свою роль «Я маркиз Лелио, синьор Холодной горы, граф Лучистого фонтана, подданный Тенистых ущелий», что все мигом стали маркизами и кабальеро, в том числе дон Лемио. Стоило сплоховать, совершить малейший промах, как он мигом становился доном Лемио, и произносилось это, естественно, с насмешкой, но обижаться считалось дурным тоном.
Спектакль «В день свадьбы» имел особое значение. Там обнаружилась сакраментальная реплика, которая вошла в анналы. Один из второстепенных персонажей обращался к персонажу Лемешонка: «Таких, как ты, без Узды оставь наворочают!». Эффект был тот еще. Выражение в одночасье стало крылатым. Фразочку произносили на все лады, смаковали так и эдак, стебались на тему, что будет, если Лемешонка оставить без Узды, а сам Узденский неоднократно произносил афоризм назидательным тоном. И на всю жизнь остались клички от сокращенных фамилий: Узда, Аблей, Лем. Лет через сорок однокурсница, прилетевшая в Новосибирск из Москвы (они не виделись всё это время), блеснула отменной памятью, сохранившей осколки юности: «Что, Володя, поди, никто уже не зовет тебя Лемом?». «Володя» рассмеялся: до сих пор только Лемом и зовут!