«Он сидел, прислонившись к дереву. Сапоги его торчали врозь. Не спуская с меня глаз, он бережно отвернул рубаху. Живот у него был вырван, кишки ползли на колени, и удары сердца были видны.
Наскочит шляхта насмешку сделает. Вот документ, матери отпишешь, как и что
Нет, ответил я и дал коню шпоры.
Долгушов разложил по земле синие ладони и осмотрел их недоверчиво.
Бежишь? пробормотал он, сползая. Бежишь, гад
Испарина ползла по моему телу. Пулеметы отстукивали все быстрее, с истерическим упрямством»
Горькую историю о невозможности поступка и несвободе выбора, гуманной жестокости и жестокой гуманности, ужасе смерти и убийства, привыкании к тому и другому Лем рассказал так, будто сам только что оттуда, из военной бригады, от вздыбленной земли. Будто только что прогремел выстрел, избавляющий от страданий раненого товарища, а потом был взведен курок и у него за спиной, мигом покрывшейся холодным потом. Он беспомощно оглянулся назад. Оседала пыль из-под конных копыт.
Бежишь? пробормотал он, сползая. Бежишь, гад
Испарина ползла по моему телу. Пулеметы отстукивали все быстрее, с истерическим упрямством»
Горькую историю о невозможности поступка и несвободе выбора, гуманной жестокости и жестокой гуманности, ужасе смерти и убийства, привыкании к тому и другому Лем рассказал так, будто сам только что оттуда, из военной бригады, от вздыбленной земли. Будто только что прогремел выстрел, избавляющий от страданий раненого товарища, а потом был взведен курок и у него за спиной, мигом покрывшейся холодным потом. Он беспомощно оглянулся назад. Оседала пыль из-под конных копыт.
Первым вскочил Мишка Аблеев, пожал руку. Роза решительно встала, подошла и поцеловала в щеку. Наверняка это означало, что салага пробил брешь во взрослый мир.
Мысли вслух от Михаила Аблеева
В тот момент, когда он читал Бабеля, я понял, что он уникум. Это для меня было потрясение. Нельзя было это мерить обычным понятием «хорошо» или «очень хорошо» это было из ряда вон выходящее куда-то за пределы. И все это поняли. Его выступление вдохновило нас! Он был недоволен собой, и это как-то сравнивало его с нами. Мы испытывали фантастические ощущения мы вместе, и нас ничего не интересовало, кроме того, что происходило между нами. Мы стали курсом новосибирского театрального училища.
Май 2016 г.
С того дня новообразованная троица плюс примкнувшая к ним подруга Розы Люся Лосякова, в силу своей великолепной комплекции получившая прозвище Лось (Аблеев чуть было не женился на ней), стала неразлучной. Образовалось ядро курса, внутри которого созревали грандиозные планы, рождались идеи, делались открытия. Вокруг ядра крутились планеты, носились кометы, группировались созвездия.
В большом перерыве между парами, прихватив с собой бутылицу портвейна, бегали в пельменную за углом, где в лучшие времена брали «четыре гарнира», а в худшие сооружали бесплатную закуску из хлебушка с намазанной на него горчичкой. Скромно кутили по ресторанам, где своим человеком, как, в общем-то, и на курсе, считался Аксанов. Лилась и Лемовка рекою, толкая на ночные безумства, например, проникновение в пустую аудиторию училища через приоткрытую заранее форточку.
Но салага лихорадочно искал путь самоопределения. Он страдал от недоступности великосветских дам, что окружали его на лекциях и после занятий. Первая красавица курса Ольга Розенгольц в качестве бойфрендов выбирала юношей постарше, а этого малолетку считала всего-навсего своим закадычным однокурсником. Роза подтрунивала: «Какая у Вовки мальчишеская фигура». В их кругу сразу выработался такой способ общения подкалывали друг друга, подначивали беззлобно, но метко, и никто не обижался. И лишь намеки на неравенство лет его изводили, «царапали за самое больное». Комплексы хватали за горло, и оно сжималось в беззвучных рыданиях.
Он даже представить не мог, что через много лет журнал «Театральный мир» напишет: «Про его любовные приключения на курсе ходили легенды». Что очень скоро самая харизматичная актриса Новосибирска будет рыдать о нем. Что в 60 лет, когда его ровесники сильно сдадут, он будет отличаться моложавостью, стройностью, стремительной походкой. А тогда Никто не отдавал себе отчет, что юность недостаток, который быстро проходит. Что младший еще достигнет возраста старших, а те уже никогда не будут такими, как он. Каждый совершенно искренне считал, что старость предназначена для других, а они будут всегда молоды, с небольшими перепадами давления. Им было не до диалектики, они были непосредственны, задиристы, насмешливы. И очень ранимы.
На собрании курса решали текущие вопросы. Потом начали о чем-то препираться, кто-то с кем-то повздорил. Заспорили горячо, а Роза усмехнулась: «Да вы лучше у Вовки спросите, он у нас самый умный». Лем, себя не помня, вскочил с места и выплеснул на злодеев наболевшее. Повествовал о том, как ему одиноко среди них, таких взрослых и состоявшихся. Как невозможно существовать в этом жестоком мире. Как он презирает себя, такую бездарь. Как не хватает родной души. Бурным потоком лилось из подростка страстное признание в изгойстве, трусости, малодушии, во всех своих унизительных слабостях, во всем самом обидном и невыносимом.