Жили азартно, на драйве! Завоевание мира было впереди, а пока упивались юностью, перед которой не было преград. Одна из милых веселых подруг, с которой Лем по ночам лазил в форточку театрального училища, чуть было не сделалась Ирой Лемешонок. Даже свадебные кольца приобрелись. Но стремительным потоком дней планы на семейную жизнь были сметены и размыты настолько, что Аксанов, работавший ювелиром и обладающий редкими связями, нашел покупателей для священных символов брака. Деньги были дружно пропиты. Вскоре Лихач без особого труда заработал на новые кольца, и Ирочка стала Аксановой.
В ту пору Лем заканчивал театральное училище, а его лучший друг уже был отчислен по банальной причине из Сибстрина, где он планировал выйти в архитекторы. Кроме того, там функционировал народный театр, репетиции и спектакли которого весьма интересовали Аксанова, когда было лень идти в гости в театральное училище. В актеры его не тянуло; лидер по натуре, он полагал, что его дело командовать другими, то есть режиссура. Но так и не доказал этого ни себе, ни людям.
6. Исповедь студента
Двоечнику, напротив фамилии которого в журнале грозились поставить пометку «у.о.», было отказано в переходе в 9 класс. «Твое место в ПТУ либо оставайся на второй год», приговорили в школе номер 99. От одного слова «ПТУ» его передергивало. Деваться было некуда. Пришлось идти в театральное училище.
6. Исповедь студента
Двоечнику, напротив фамилии которого в журнале грозились поставить пометку «у.о.», было отказано в переходе в 9 класс. «Твое место в ПТУ либо оставайся на второй год», приговорили в школе номер 99. От одного слова «ПТУ» его передергивало. Деваться было некуда. Пришлось идти в театральное училище.
Ну что значит «пришлось». Лем, как и положено детям актерских семей, вырос в театре. Вся эта волшебная, так сказать, пыль кулис ничуть его не щекотала, а была будничной атмосферой. Кругом репетировали, учили роли, спорили с режиссерами, отмечали премьеры, сплетничали, влюблялись, ну и он воображал свой театр, а чаще кино. Представлял, что его снимает камера, а он играет роль. Бормотал что-то про себя, вел диалоги с воображаемым партнером, а чаще сам с собой. В отличие от отца, на табуретку не вскакивал, что давало основание бабушке Анне Андреевне качать головой: «Нет, Володя не артист. Женя да, а Володя нет». Но ему и в голову не приходило, что он будет кем-то другим, например космонавтом. Лет с тринадцати начал отдавать себе отчет, что иные стремления, кроме как в артисты, не имеют места быть. Окончил бы школу, поехал бы в Москву, поступил бы в ГИТИС, блистал бы на лучших сценах России. Но после 8 класса не только в ГИТИС, а и в НТУ было рановато.
Евгений Семенович, принимая меры, обратился к главрежу «Красного факела» Константину Чернядеву, набиравшему курс в НТУ, с личной просьбой встретиться с его малолетним сыном. Беседа была проведена, Чернядев спрашивал, Лем давал витиеватые ответы, в результате был допущен к вступительным экзаменам. На первом туре читал рассказ Бабеля «Смерть Долгушова» из «Конармии». Чернядев немного помолчал, переваривая, и сказал: «Думающий мальчик, я его возьму». Пришлось совмещать студенчество с ненавистной вечерней школой.
В Новосибирское театральное училище поступали солидные господа и прекрасные дамы, то есть законные выпускники десятилетки. Печальный демон, дух изгнанья, был самый младший. Абитура восприняла его как недоросля, была уверена, что взяли в храм искусства по блату. Якобы сыну актера и журналистки все дается легче в разы, ни труда не надо, ни таланта, и все двери распахиваются левой ногой. Ничего, злился Лем, я им еще докажу. Доказал при первом удобном случае.
Начинающие студенты решили устроить день рождения курса и поближе узнать друг друга. Собрались у кого-то дома, набрали винца, расселись на полу, читали отрывки, с которыми поступали в училище. Слушали друг друга уважительно, заинтересованно, что не мешало иногда посмеиваться, перешептываться, перекидываться словом, осторожно чокаться стаканами, употребляя только что освоенную студенческую поговорку «чтоб декан не слышал».
«А теперь ты!» приказала красавица Оля Розенгольц по прозвищу Роза, в которую все успели влюбиться с первого взгляда. Встал пацан в желтых клешах, испещренных чернильными почеркушками, рисунками Аксанова, записками на манжетах, именами Beatlеs и Rolling Stones. Рядом валялся такой же желтый, разрисованный, видавший виды бомжеватый портфель, набитый всевозможными вещами по принципу «все свое ношу с собой».
Лем пихнул ногой портфель, сердито оглядел публику, кашлянул. Девочки ободряюще улыбнулись. Парни иронически переглянулись. Кто-то завозился, полез в сумку за бутербродом. Скрипнула дверь. Пол начал уходить из-под ног. И вдруг среди зрителей образовалась мизансцена из детской игры «Морская фигура, замри».
Нервные руки, одухотворенное лицо, светлый взгляд куда-то поверх голов, промельк улыбки, печальная самоирония, удивительного тембра голос, и вот это его непревзойденное интонирование, с едва уловимыми цезурами между слогами, с каким-то особым ритмом расставления слов: