Виталий оказался учителем черчения и рисования, и это был, конечно, прямой путь в писари.
– Не тушуйся, – сказал мне Родионов, открывая банку с растворимым кофе. – Тебе сколько?
– Ложку, – ответил я. – И два сахара.
– Сахарок кончается, Виталь, – скривился "комсомолец". – Надо на кухне взять.
– Возьмем, – уверенно и спокойно ответил чуть косящий глазом писарь.
Мы попили горячего кофе и чая, и каждый занялся своим делом.
Машинка была здоровая, но стучала исправно, перескакивая кареткой в начало листа, как только он заканчивался. В час ночи я поставил последнюю точку, выдернул последний лист, сложил все в аккуратную стопочку и, подождав еще полчаса, отнес бумаги Максу в штаб.
– Давай, я тебе еще дам. Выручай, – предложил мне Манукевич, курящий прямо в строевой части.
– Нет, – остановил его я, – хорошего понемножку. Мне еще в наряд заступать.
– А, ну-ну, – неопределенно протянул Макс.
Дожидаться новых заданий я не стал и быстро отправился спать в казарму.
– Рота, подъем!! – горланил дежурный.- Алло! К тебе это не относиться, воин? – толкал он меня.
– Я всю ночь печатал, у меня разрешение начштаба полка встать только к завтраку. Я могу спать, – неуверенно отталкивал я его руку.
– Начштаба? – недоверчиво спросил дежурный.
– Ага.
– Есть у него, есть, – подтвердил проходивший мимо Родионов, хотя сам о приказе не слышал. – Не трогай его до завтрака.
На завтраке Родионов сел рядом со мной за стол.
– Ром, ты сколько уже прослужил? – спросил я.
– Скоро домой, – нехотя ответил Родионов.
– Тебе лет сколько? – не отставал я.
– Двадцать шесть.
– Как ты загремел-то?
– Не загремел, а призвался выполнять священный долг Родине, как того требует и позволяет Конституция страны, – подковано ответил
"комсомолец".
– Так ты с высшим? – не унимался я, намекая на образование.
– Да. Учитель истории, – подтвердил Роман.
– Значит через полгода домой? – позавидовал я.
– Да. Еще офицерские курсы весной пройти надо. Ты ешь, ешь.
Вечером я заступил в наряд по роте. Сержантских лычек я так и не нашел, и старшина выдал мне чужую форму с тремя полосками. Форма была стирана много раз и уже успела потерять свой первоначальный цвет, но мне это не мешало. Каждый раз проходя мимо зеркала, я гордо смотрел в отражение, красуясь тремя полосками сержанта. Два узбека наводили порядок в роте, а третий дневальный стоял напротив входа.
– Рота, смирно! – услышал я крик дневального и поспешил к входной двери.
– Товарищ, майор, за время моего дежурства никаких происшествий не произошло, – отрапортовал я начштабу батальона.
– Вольно. Ты уже дежурный? Хорошо, – разговаривая как бы сам с собой, не смотря на меня произнес майор.- Где "секретчик".
"Секретчик" – сержант секретной части ночевал в нашей роте. Весь день допоздна он проводил в штабе полка и только к вечеру приходил в роту.
– Не знаю, – пожал я плечами.
– Найти! – приказал майор.
– Костин, – в распахнутую дверь вошел быстрым шагом майор
Коновалов, командир батальона.
– Рота, смирно! – голос дневального звенел в пустой казарме.
– Товарищ, майор! – повернулся я к комбату.
– Вольно, вольно, – остановил меня Коновалов. – Костин, твою дивизию, где "секретчик"? Где он шляется? У кого есть право подписи?
Кто может карты получить? Завтра учения офицерского состава, а карты не готовы! Кто из офицеров тут останется с картами?
– Не знаю, – пожал плечами Костин. – Мне домой надо, жена себя чувствует плохо, а завтра еще эти сборы…
– Товарищ майор, – прервал я причитания начштаба, повернувшись к
Коновалову. – Я когда в артиллерийском полку служил, был во взводе птурсистов.
– И что? – не понял майор
– Я подписывал бумаги для "секретки". У меня есть допуск. Мне все равно дежурить, я буду с ребятами. Могу помочь.