– Ты кому это сказал?
Ударить, стоя на плацу перед окнами трех четырехэтажных казарм,
Салюткин не решался, но отступать от своего не хотел.
Препирательство между не подчиняющимся писарем и взводными продолжалось на усладу двум полкам минут двадцать и не остановилось даже, когда к спорщикам подкатил, выскочивший из-за угла УАЗик начштаба.
– Назарчук, ты сделал, что я сказал? Давай, скорей, – протянул руку из открытой двери майор Егоркин.
– Никак нет, не сделал.
– Как не сделал? Я же к комдиву еду! Я тебе пять минут дал. Пять, а не двадцать пять!! Ты чем занимался?..
– Меня остановил лейтенант Салюткин и решил, что его приказы по застегиванию крючка куда важнее приказов…
– Салюткин, твою мать! – рявнул майор. – Ты что себе позволяешь?
– Да, я… Нет… Товарищ майор…
– Рот закройте, лейтенант. У вас у обоих во взводах срач, бардак и дедовщина. Вам мало? Так вы решили к моему писарю прицепиться? У него образования на вас обоих хватит. Если еще раз кто-то Назарчука тронет… Бегом к личному составу. Бегом, я сказал!!
И лейтенанты, придерживая на ходу фуражки, бросились в казарму как нашкодившие мальчишки.
В шесть часов все наряды частей дивизии стояли на большом плацу.
Проходил ежедневный развод нарядов. Проверяющий полковник из штаба дивизии ходил вдоль рядов и время от времени задавал кому-то из солдат вопрос по уставу или действиям.
– Солдат, кругом! Почему у тебя сапоги сзади не почищены? Крема нет? Какая рота? Бегом за старшиной. Всем стоять!
Через пять минут солдат бежал в обратном направлении, дыша в спину старшине по плацу.
– Товарищ полковник…
– Прапорщик, у вас гуталина в роте нет? За чем Вы смотрите? Если сапоги не начищены, значит, солдат устава не знает. Где ротный? Ко мне его. Не надо солдата посылать. Сам! И начальника штаба батальона. И командира батальона. И начальника штаба полка. Всех.
Бегом.
– Сейчас всех отымеет, – прокомментировал кто-то из солдат.
– Без мыла и вазелина.
Офицеры шли один за другим по узкой дорожке.
– Я тут долго торчать должен? – рявкнул полковник. – Бегом.
И офицеры, соблюдая субординацию, побежали бодрой рысцой по выложенной красным и белым кирпичом дорожке. Первым бежал майор
Егерин, за ним командир батальона, тучный начштаба батальона, командир роты и замыкал строй прапорщик. Выглядело это очень смешно.
"Старшие офицеры", – как говорил сам Егерин, – "бегать не должны, ибо в военное время это вызывает панику, а в мирное – смех".
– Вот так всю жизнь. Двадцать пять лет или дольше гоняют их все, кто звездочкой или должность старше. Это не жизнь.
Полковник не стеснялся в выражения.
– Вы чем тут занимаетесь? Что за бардак? Солдат простого вопроса не понимает. А на этого дневального посмотрите. Дежурный, почему дневальный не стрижен? На ушах висит. Чему вы его учите? Я вас спрашиваю! Молчать, когда я молчу. Вам никто не позволял там, когда я тут. Вы еще хотите, что-то сказать?
Ответы проверяющему и впрямь были не нужны. Прооравшись для проформы минут пять, полковник распустил наряды, и мы вернулись в казармы.
В восемь часов наряд по столовой стоял переодетый в замасленные, грязные, вонючие, уже не отстирывающиеся хэбэ.
– Наряд, – Денискин стоял перед солдатами, уперев руки в бока. -
Сегодня у нас должен быть крутой наряд. Если будет где срач – устрою самолично. К приемке наряда приступить.
– Мы грибов насобирали, надо будет поджарить попозже, – сказал я.
– Сегодня футбольный матч в девять. Давай, я уйду на матч – ты ведь справишься сами. А утром я буду в столовой один. Лады?
– Нет проблем. Я все равно не люблю футбол, а ты у нас фанат.
Магомедов, Эльмурзаев, Арсанов, ко мне! – позвал я двух здоровых чеченов и Имрама. – Вы оба поступаете в личное распоряжение
Магомедова.