– Товарищ гвардии старший лейтенант, – поднялся я, – личный состав третьего взвода третьей роты отдыхает в перерыве между занятиями. Заместитель командира взвода гвардии старший сержант Ханин.
– Ханин, а почему Вы не носите лычку старшего сержанта?
– А получается как е в рейтор.
– Кто?
– Шутка.
– Дошутитесь. Взвод, строится. Рядовой Раджубов, чем занимался взвод?
Раджубов молчал.
– Рядовой Корысымов, что Вы изучали на последнем занятии?
Корысымов смотрел большими глазами на командира и молчал.
– Товарищ старший лейтенант, у них проблема с русским языком…
– Да ни фига ты не занимался. Волынку валял. Магомедов, займитесь с взводом отработкой нормативов "газы". Ханин, отойдите со мной.
Мы отошли в сторону от солдат, напяливающих на себя противогазы.
– Вот, – протянул мне ротный небольшой листок.
– Что это?
– Я отправил посылку, которую мне оставил, я повторяю, оставил, пока я спал, курсант Алиев.
– Куда Вы ее отправили?
– Его родителям по домашнему адресу…
– Ну и зря.
– Почему зря?
– Балык, колбаса, дыня испортятся. Лучше бы сами съели или солдатам отдали. Они таких деликатесов долго еще не увидят. Жалко продукты.
– Не важно. Я не хочу, чтобы обо мне думали, что я бесчестный человек…
– Товарищ старший лейтенант, а разве Вам так важно, что о Вас думают солдаты?
– Да! Мне важно! Я офицер! Я… А вот Вы, Ханин, бесчестный человек. Так и знайте. И я выгоню Вас из части…
– Можно прямо сейчас, товарищ старший лейтенант. Я так по дому соскучился…
– Нет, я выкину Вас. Оттрахаю по самые гланды и выкину. Запомните это. Я такое не прощаю.
И ротный, повернувшись, пиная шишки и камешки, пошел, не оборачиваясь, к выходу из леса.
– Прощать еще надо научиться, – тихо сказал я вслух удаляющемуся ротному. – Уметь прощать не каждому дано.
Пока солдаты учили уставы, готовясь к наряду, взводные без дела шлялись по расположению, стараясь скоротать время разговорами с сержантами или друг с другом. Салюткин и командир четвертого взвода, его сокурсник, Воронов стояли на плацу. Через плац явно из штаба полка в сторону казармы быстрым шагом направлялся Назарчук. В правой руке он держал папки и журналы, с которыми ходил к начальнику штаба полка. В прямые обязанности писаря штаба батальона входило не только выполнять распоряжения своего прямого руководства, но и вышестоящего командования, которое требовало докладывать непосредственно ему о выполнении поставленных важных с его, начальственной точки зрения, задач.
– Солдатик, стоять, – остановил его Салюткин, подняв голову в огромной фуражке. – Ты почему мне честь не отдал? Мне, офицеру?!
– У меня рука занята…
– И крючок расстегнут. Ремень подтяни, сержантик.
Понимая, что спорить со скучающим взводным, который еще и имел зуб на писаря, бессмысленно, Андрей, прижав папки одной рукой к груди, начал другой приподнимать ремень. Салюткин схватил его за ремень.
– Ремень ослаблен? Солобон, ты сколько прослужил? Где уважение к старшим по званию, должности, возрасту и сроку службы?
– Про возраст стоило бы помолчать, – тихо проговорил писарь. – Я уже баб трахал, когда ты еще под стол пешком ходил.
– Чегооооооооооооооооо? – Салюткин схватил дипломированного специалиста за воротник.
– Товарищ лейтенант, это неуставные взаимоотношения. Руки уберите. Руки, я сказал, уберите.
– Ты кому сказал, падла? Ты…
– Товарищ лейтенант, мне надо идти. Мне начштаба поручил срочную…
– Мне пофиг. Ты понял? Мне пофиг, что он тебе поручил. Перед тобой стоит твой непосредственный командир. Непосредственный. А ты его приветствовать не научился. Тебя Егерин не спасет. Я твой командир. Я! Захочу – сгною, чмо…
– Сам, чмо.