Мартынов, со своим подчеркнутым патетизированным рационализмом, дает репертуар новых тем и мотивов.
Мартынов, со своим подчеркнутым патетизированным рационализмом, дает репертуар новых тем и мотивов.
Прежде чем к ним обратиться, заметим, что рациональность и суховатость языка его поэзии была воспринята как нечто освежающее на фоне уже сложившегося и слежавшегося неопределенного оптимистически-слащавого контекста раннепослевоенной литературы. Еще в мае 1946 года зоркая наблюдательница советской жизни Вера Александрова писала в «Социалистическом вестнике» (Нью-Йорк):
«Противоречия послевоенной жизни редко являются содержанием произведений, но с тем большей отчетливостью дают они о себе знать косвенно в литературном языке. Никогда еще на страницах русской литературы не раздавалось столько звонких девичьих голосов, не лепеталось так много высокопарных, ни к чему не обязывающих слов о чувствах нежности к своему родному народу, к семье, как теперь».[120]
Это относилось, конечно, и к стихотворному языку.
Лейтмотивом поэзии Мартынова 19551959 годов стали движение и изменение.
Сезонные изменения природы:
Как сильно
Изменилась ива
За эти семь весенних дней!
Так все меняется, что живо.
За дни весеннего разлива,
Неощутимого для пней!
Стихотворение превращено в развернутую аллегорию «оттепели».
Настойчиво повторяется аллегория борьбы оттепели с поверженной, но не убитой стужей:
Почти тепло,
Но только все же
Взгляни:
В тени,
Когда идешь,
Поверженная стужа
Лежа
Еще в руке сжимает нож.
Как полумертвыми врагами,
В такие дни, среди весны,
Мы полумертвыми снегами
Окружены.
Возвращение холодов как угроза, тревога, акция врага:
Подымаются сизые тучи,
Возвращеньем зимы угрожая
«Май» (написано в 1930,
опубликовано в 1957)[123]
Бывают такие весенние вьюги,
Когда леденеют трамвайные дуги
Бывают такие тревожные вьюги!
Так возрождалась подцензурная политическая, или гражданская, лирика. Первый же после рубежного в политическом смысле 1956 года сборник (Лирика. М., 1958), в который включены были все цитируемые нами стихотворения, стал компендиумом не только новых тем и мотивов, но и аллегорий аллегорическим путеводителем по современности.
Продолжим расщепление лейтмотива на мотивы.
Движение времени ночь, день, годы, века, причем ощущаемое внезапно, эмпирически, с участием непременного этического измерения:
Но уйма дел у человека,
И календарь он покупает,
И вдруг он видит:
Наступает
Вторая половина века.
Наступит
Как она поступит?
Она наступит
На глотку
Разной
Мрази
Грязной.
В составе лейтмотива повторяющийся мотив идущего, шагающего дня как почти физически ощутимого движения времени:
Этот день, шагая мерно,
Вдаль ушел уже далеко.
Вот смотрите! Это он там
День выступает как синоним ценности текущей (а не будущей вопреки официозу) жизни, ее мгновений. Мартынов дидактически, сухими прописями утверждает свободу заурядных человеческих действий как новацию:
На Садовой в переулках где-то
Человек поет.
Он моторов гул перекрывает
И не устает,
И никто его не обрывает
Пусть себе поет.
Это ведь не громкоговоритель,
Выключить нельзя!
Движение времени, произвольно меняющее свой темп:
Казалось шли часы
Ни тише, ни быстрей,
А так же, как всегда,
На старой башне Спасской.
Но
Время
Мчалось так,
Как будто целый век
Прошел за этот день
Специфическую новизну несла в себе строка «Над старой башней Спасской», как бы отключающая стихотворение от второго, советского (по замыслу вечно символизирующего новизну) значения.
Специфическую новизну несла в себе строка «Над старой башней Спасской», как бы отключающая стихотворение от второго, советского (по замыслу вечно символизирующего новизну) значения.
Движение поколений:
Какие
Хорошие
Выросли дети!..
(рост этот протекает как бы на глазах читателя):
В чем убедишь ты стареющих,
Завтрашний день забывающих
Движение всего на свете противопоставленное сну, неподвижности, покою, остановке, отсутствию какого бы то ни было делания:
Не спишь?
Не ты один
Не спит
Столица.
Ничто не спит во мгле
Кипит асфальт в котле, кипит вино в бутылях
Апогей этого мотива быстро ставшее известным стихотворение, напечатанное в «Дне поэзии 1956», с повторявшейся в те годы на разные лады юными читателями концовкой:
Это
Почти неподвижности мука
Мчаться куда-то со скоростью звука,
Зная прекрасно, что есть уже где-то
Некто,
Летящий
Со скоростью
Света!
Вольность личного душевно-интеллектуального действия: «Хочется / Сосредоточиться» (написано в 1955, опубликовано в 1956[133]) новизна и раритетность речевого хода, фиксирующего эту вольность, очевидные для читателей-современников, для читателя послесоветской России не ощутимы и должны восстанавливаться усилиями историка литературы. На фоне многолетнего господства императивности не только поступков, но желаний, хотений, их обусловленности и определенности, приближенности хотения к действию («хочу быть летчиком», «хочу пойти на демонстрацию», «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо»,[134] где метафоричность перекрывается волевой окраской формы первого лица) новизна неопределенности, пониженности воли в этом хочется вместе с непривычной «нематериальностью» желаемого действия («сосредоточиться»).