Она угасает.
Угасает, Леденящее слово, которое старики используют для описания не человека, который умирает, а человека, который начал отходить от жизни.
Головные боли, как будто, стали слабее... хотя бы сейчас, но она не может самостоятельно ходить, не может удерживать предметы, теряет контроль за мочевой системой, когда спит. Возникла еще одна пауза, потом совсем тихим голосом Хэл сказал что-то, что прозвучало как «Она одевается».
Одевается? Во что, Хэл? спросил я, нахмурив-шись. Моя жена появилась в дверях в прихожую и стояла, глядя на меня и вытирая руки посудным полотенцем.
Нет, поправил он, и в его голосе послышался не то гнев, не то слезы. Она ругается.
О Боже. Я все еще не понимал, что это значит, но не хотел ничего выспрашивать. Да и не надо было. Он все сам объяснил.
Она может спокойно сидеть, вполне нормально говорить о своем цветнике или о платье, увиденном в каталоге, о том, что слышала Рузвельта по радио и то, как замечательно он говорил, а потом вдруг начинает произносить ужасные вещи, самые ужасные... слова. Причем не повышая голоса. Лучше бы она как-то выделяла их интонацией, а иначе... просто...
Она не похожа на саму себя.
Да, именно так, благодарно произнес он. Но слышать эти грязные ругательства, произносимые ее чудесным голосом... извини меня. Пол. Его голос ушел, и я услышал, как Мурс громко прокашливается. Потом голос стал чуть тверже, но все равно оставался расстроенный. Она хочет, чтобы пришел пастор Дональдсон, и я знаю, что он ее успокаивает, но как можно просить его? Представляешь, он сидит и читает с ней Писание, и вдруг она обзывает его неприлично?
Да, именно так, благодарно произнес он. Но слышать эти грязные ругательства, произносимые ее чудесным голосом... извини меня. Пол. Его голос ушел, и я услышал, как Мурс громко прокашливается. Потом голос стал чуть тверже, но все равно оставался расстроенный. Она хочет, чтобы пришел пастор Дональдсон, и я знаю, что он ее успокаивает, но как можно просить его? Представляешь, он сидит и читает с ней Писание, и вдруг она обзывает его неприлично?
А она может, она и меня назвала прошлой ночью. Сказала: «Дай мне, пожалуйста, вот тот журнал Либерти, ублюдок». Пол, где она могла слышать такие речи? Откуда ей известны такие слова?
Не знаю, Хэл, ты будешь дома сегодня вечером? Когда он был здоров, контролировал себя и не был в тревоге или в горе, Хэл Мурс отличался особым сарказмом, по-моему, его подчиненные побаивались его острого язычка больше, чем гнева или подозрения. Его язвительные замечания, обычно раздраженные или даже резкие, жгли, как осы. И вот немного такого сарказма пролилось на меня. Хотя это было неожиданно, я был рад услышать его колкость. Значит, не вся жизнь ушла из него, в конце концов.
Нет, сказал он. Мы с Мелиндой выезжаем на танцы. Будем танцевать «до-со-до», потом немецкую полечку, а потом скажем скрипачу, что он долбаный сукин сын.
Я прижал ладонь ко рту, чтобы не рассмеяться. Слава Богу, приступ смеха очень быстро прошел.
Извини, сказал он. Я последнее время мало сплю. От этого становлюсь брюзгой. Конечно, мы будем дома. А почему ты спросил?
Я думаю, это не важно.
Ты ведь не собирался заезжать, да? Потому что, если ты дежурил вчера, то идешь в ночную и сегодня. Или ты поменялся сменами с кем-нибудь?
Нет, я не менялся, ответил я. Я дежурю сегодня.
Во всяком случае сегодня не стоит заезжать. Она сейчас не в том состоянии.
Скорее всего я и не заеду. Спасибо за новости.
Не за что. Помолись за Мелинду, Пол. Я пообещал, думая что смогу сделать кое-что, кроме молитвы. «Бог помогает тем, кто помогает себе сам», так говорили в Церкви молитвы «Отче наш, сущий на Небесах». Я повесил трубку и взглянул на Дженис.
Как там Мелли?
Не очень. Я рассказал ей то, что сообщил мне Хэл, включая эпизод с руганью, но опустил слова «ублюдок» и «долбаный сукин сын». Я закончил словом Хэла «угасает», и Джен печально кивнула. Потом посмотрела на меня более пристально.
О чем ты думаешь? Скорее всего о чем-то нехорошем. Это написано у тебя на лице.
Солгать было нельзя, мы никогда не лгали друг другу. Я просто сказал, что ей лучше не знать о моих мыслях, по крайней мере пока.
А у тебя... из-за этого могут быть неприятно-сти? Ее голос звучал не тревожно, а скорее заинтересованно, это мне в ней всегда нравилось.
Может быть, проговорил я.
А это хорошее дело?
Может быть, повторил я. Я все еще стоял и бездумно крутил пальцем телефонный диск, удерживая другой рукой рычаги.
Ты хочешь, чтобы я ушла, пока ты будешь звонить? спросила она. Буду умненькой и выметусь? Вымою тарелки? Свяжу носочки?
Я кивнул.
Я бы выразился не совсем так, но...
У нас будут гости к обеду, Пол?
Надеюсь, да, сказал я.
9.
Я сразу же поговорил с Брутом и Дином по телефону. У Харри не было телефона, но я знал номер его ближайших соседей. Харри взял трубку через двадцать минут, очень смущаясь и обещая «заплатить свою долю», когда придет следующий счет. Я сказал ему, что сосчитаем цыплят по осени, а сейчас не мог бы он приехать ко мне на обед? Будут Брут и Дин, а Дженис обещала приготовить свою знаменитую капусту... не говоря уже о еще более знаменитом яблочном пироге.