Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. 4/2016 стр 13.

Кричим: «Это риф или мысль или мыс
бездушность богов нет, предательство крыс»
И крики глотает пучина.

Я ринусь на палубу, в свежесть грозы.
Пора мне.
Монетку кладу под язык
бросаю ненужные ножны.

И плавно сквозь ночь, как седая сова
взлетаю с галеры туда, где слова
понятны ещё
но уже невозможны.

На развалинах Трои лежу, недвижим, в ожиданье последней ахейской атаки

На развалинах Трои лежу в ожиданье последней атаки.
Закурю папироску. Опять за душой ни гроша.
Боже правый, как тихо. И только завыли собаки
да газетный листок на просохшем ветру прошуршал.
Может «Таймс», может «Правда». Уже разбирать неохота.
На развалинах Трои лежу. Ожиданье. Пехота.
Где-то там Пенелопа. А может, Кассандра А может
Может, кто-нибудь мудрый однажды за нас подытожит,
всё запишет, поймёт и потреплет меня по плечу.
А пока я плачу. За себя. За атаку на Трою.
За потомков моих тех, что Трою когда-то отстроят,
и за тех, что опять её с грязью смешают, и тех,
что возьмут на себя этот страшный, чудовищный грех
и пошлют умирать нас. И вас Как курёнка на вертел.
А пока я лежу Только воют собаки и ветер.
И молюсь я не знаю кому о конце этих бредней.
Чтоб атака однажды, действительно, стала последней.

Мне не уйти из психбольницы.
Ты в ней и вот она в тебе
клокочет, рвётся на страницы
и шарит лапой по судьбе,
куда б тебя ни заносило
в край небоскрёбов или скал
ты возле солнечной Мессины
увидишь бешеный оскал
чудовищ нет, не тех, из книжек
своих, придуманных тоской,
толпой, тебя несущей ближе к
безумью дней, к огням Тверской.
И будто всё отлично с виду:
умыт и трезв, идёшь в театр
но чувствуешь: с тобой в корриду
весь день играет психиатр.
Ты, может, в парках строгой Вены
бредёшь меж статуй героинь
а врач решит и резко в вены
введёт любовь, как героин.
Спокойней в домике с охраной,
решёткой, каменной стеной,
где мне зализывают раны
чтоб не осталось ни одной,
где нет ни долга, ни заботы,
ни вин, ни бед Халат надеть
и от субботы до субботы
на подоконнике сидеть
и издали смотреть на лица
толпы, на улицу в огне.
А рядом Гоголь отразится
в забитом намертво окне.

Разбиваются опять на куски
все мечты, что я держала в руке.
Барабанит горечь грубо в виски
и болтает на чужом языке.

Поднимаю я осколки с земли
может, склею зажимаю в кулак.
Но мечты уже в дорожной пыли:
и не там я и не с тем и не так

Только вишенкой на рваных краях
на кусочках тёмно-красным блестит
капля крови от мечты острия,
от осколка, что сжимаю в горсти.

В порыве, в огне и в пылу безотчётно сметая
налаженный быт, превратив его в жаркую небыль,
взорвётся накопленной страстью вулкан Кракатау
и ринется в небо.

Под рокот и грохот, в горячке искрясь от каленья,
он рад как ребёнок свободе от уз и уступов.
И долго ещё будут волны голубить колени
обугленных трупов.

А после уляжется буря, и, дни коротая,
спокойное море разнежится, пепел размочит.
Но жадно потянется к небу Дитя Кракатау.
Пока ещё молча.

Мы уплываем словно шаткий плот,
чуть не слетевший вниз, в земную полость,
когда планета ринулась вперёд
и древняя Пангея раскололась.

Мы на осколке гости. Чужаки.
Колёсами цепляемся за камни
меж бесконечным морем и песками
и чувствуем на нас глядят веками
теней тревожных тёмные зрачки.
Живём в плену. Пустыня и вода.
Звоним глухим, усталым абонентам

Мне страшно оставаться навсегда
в смирительной рубашке континента.

Конец июля. Влажная жара.
Здесь мошкара устраивает танцы
на тёмных ликах сказочных посланцев
других миров. Даров цветистый ряд.
Обряд. Поют, жуют, снуют и спят.
Как мошкара, на звуки заклинанья
или молитв мы движемся вперёд,
под ступы белокаменный живот,
беременный уже ненужным знаньем,
мы, пилигримы, суетная нить
коснуться, помолиться и забыть.

Назад иду сквозь лес. Тропа пуста.
Мангуст два глаза, круглых от испуга
вдруг глянет на меня из-под куста
и Будда правый!  мы поймём друг друга.

Рассеян по миру, по морю рассеян
мой путанный призрачный след.
И длится, и длится моя Одиссея
уж многое множество лет.

Ну что, Одиссей, поплывём на Итаку
на север, на запад, на юг?
Мой друг, нам с тобою не в новость не так ли?
за кругом наматывать круг

и загодя знать, что по волнам рассеян
наш жизненный путанный путь
Слукавил поэт и домой Одиссея
уже никогда не вернуть.

Провинция, словно Медея,
Убьёт, если надо, детей
Что счастье?  Всего лишь идея,
Какую посуду ни бей.
Контора, как водится, пишет.
Как водится, рядом роддом.
Для полного счастья детишек
Осталось убить топором,
Чтоб в точности всё по закону
Античного жанра судьбы,
Чтоб стало обидно Ясону
За если бы и да кабы,
Чтоб вздрогнула строгая лира,
Печалью до сердца пробрав,
Когда он умрет под буксиром,
Речным толкачом «Аргонавт».
И станет России яснее
К чему этот медленный суд
Провинция это идея,
Которую не предают.