всегдашние свойства вещей
всегдашние свойства вещей
Черносотенным косящим взглядом
проникают в небо облака
и висят подобьем яблока,
спелым опупелым виноградом.
На пути надземный град Царицын
развстречался, я ему несу
зверьин дух, который был внизу,
сверху взятый белый топот птицын.
Это я ль, равнинный варвар, понасобирал
эссенциалистский интернацьонал?
Наталья Крофтс
Стихотворения
Родилась в городе Херсоне, окончила МГУ им. Ломоносова и Оксфордский университет. Живёт в Австралии.
Автор двух поэтических сборников и многочисленных публикаций в русскоязычной периодике (в журналах «Нева», «Юность», «Работница», «Новый журнал», «Интерпоэзия», «Новый берег», «Австралийская мозаика» и ряда других). Стихи на английском опубликованы в четырёх британских поэтических антологиях.
Поэт
Я ослеп. Измучился. Продрог.
Я кричу из этой затхлой бездны.
Господи, я тоже чей-то бог,
заплутавший, плачущий, небесный.
Вот бумага. Стол. Перо и рок.
Я (больной, седой и неизвестный).
Но умру и дайте только срок,
дайте строк и я ещё воскресну.
Второй ковчег
По паре каждой твари. А мою,
мою-то пару да к другому Ною
погнали на ковчег. И я здесь ною,
визжу, да вою, да крылами бью
Ведь как же так?! Смотрите всех по паре,
милуются вокруг другие твари,
а я гляжу нелепо, как в кошмаре
на пристани, у пирса, на краю
стоит она. Одна. И пароход
штурмует разномастнейший народ
вокруг толпятся звери, птицы, люди.
Мы верили, что выживем, что будем
бродить в лугах, не знающих косы,
гулять у моря, что родится сын
Но вот, меня сюда, её туда.
Потоп. Спасайтесь, звери, кто как может.
Вода. Кругом вода. И сушу гложет
с ума сошедший ливень. Мы орда,
бегущая, дрожащая и злая.
Я ничего не слышу из-за лая,
мычанья, рёва, ора, стона, воя
Я вижу обезумевшего Ноя
он рвёт швартовы: прочь, скорее прочь!
Второй ковчег заглатывает ночь,
и выживем ли, встретимся когда-то?
Я ей кричу но жуткие раскаты
чудовищного грома глушат звук.
Она не слышит. Я её зову
не слышит. Я зову она не слышит!
А воды поднимаются всё выше
Надежды голос тонок. Слишком тонок.
И волны почерневшие со стоном
накрыли и Олимп, и Геликон
На палубе, свернувшись, как котёнок,
дрожит дракон. Потерянный дракон.
«Вслепую, наощупь судьбу подбираем по слуху»
Вслепую, наощупь,
судьбу подбираем по слуху,
научно трактуем причуды
планид и планет.
Подводим итоги.
Как взрослые твёрдо и сухо.
По-детски надеясь на чудо.
Которого нет.
Анубис едет в отпуск
Он ждёт и ждёт. А их всё нет и нет.
Он потирает лапки и зевает.
И время, у порога в кабинет
жужжавшее так зло, заболевает
завравшись и зарвавшись застывает
безмозглой мухой, влипшей в аллингит.
Анубис дремлет. Наконец, шаги
нетвёрдые. И робкий стук. И скрип
тяжёлой двери. «Здравствуйте, голубчик.
Входите» зверь листает манускрипт.
А посетитель, немощный старик,
бледнеет, разглядев его получше
сидит шакал, чудовище, посредник
страны загробной, мук на много лет.
И жалкий, грязный, тощий как скелет,
старик тоскливо шепчет:
«Я последний».
На радостях шакал вильнёт хвостом
«Дописан каталог вся желчь и сплетни,
людские дрязги, вой тысячелетний
Какой, однако, препротивный том
подробная и тщательная опись.
А вам, голубчик, в третий каземат,
там ждёт вас белозубая Амат».
Закроет опус.
И уедет в отпуск
на опустевший Крит гонять котов,
искать волчицу на руинах Рима
В наряде из несорванных цветов
земля прекрасна и необозрима.
Ни войн, ни смут, ни жертвенных костров.
До новых рас. До новых катастроф.
«Зажмурится ветер шагнёт со скалы»
Зажмурится ветер шагнёт со скалы.
Спокоен и светел тяжёлый наплыв
предсмертного вала он манит суда
на дно океана. Седая вода
врывается в трюмы, где сгрудились мы:
звереем от запаха смерти и тьмы,
безумствуем, ищем причины
Кричим: «Это риф или мысль или мыс
бездушность богов нет, предательство крыс»
И крики глотает пучина.
Я ринусь на палубу, в свежесть грозы.
Пора мне.
Монетку кладу под язык
бросаю ненужные ножны.
И плавно сквозь ночь, как седая сова
взлетаю с галеры туда, где слова
понятны ещё
но уже невозможны.
«»
Анубис едет в отпуск
Он ждёт и ждёт. А их всё нет и нет.
Он потирает лапки и зевает.
И время, у порога в кабинет
жужжавшее так зло, заболевает
завравшись и зарвавшись застывает
безмозглой мухой, влипшей в аллингит.
Анубис дремлет. Наконец, шаги
нетвёрдые. И робкий стук. И скрип
тяжёлой двери. «Здравствуйте, голубчик.
Входите» зверь листает манускрипт.
А посетитель, немощный старик,
бледнеет, разглядев его получше
сидит шакал, чудовище, посредник
страны загробной, мук на много лет.
И жалкий, грязный, тощий как скелет,
старик тоскливо шепчет:
«Я последний».
На радостях шакал вильнёт хвостом
«Дописан каталог вся желчь и сплетни,
людские дрязги, вой тысячелетний
Какой, однако, препротивный том
подробная и тщательная опись.
А вам, голубчик, в третий каземат,
там ждёт вас белозубая Амат».
Закроет опус.
И уедет в отпуск
на опустевший Крит гонять котов,
искать волчицу на руинах Рима
В наряде из несорванных цветов
земля прекрасна и необозрима.
Ни войн, ни смут, ни жертвенных костров.
До новых рас. До новых катастроф.
«Зажмурится ветер шагнёт со скалы»
Зажмурится ветер шагнёт со скалы.
Спокоен и светел тяжёлый наплыв
предсмертного вала он манит суда
на дно океана. Седая вода
врывается в трюмы, где сгрудились мы:
звереем от запаха смерти и тьмы,
безумствуем, ищем причины