Это ты мне будешь объяснять, как она называется? Корсо зло ухмыльнулся, показав клыки. А уж «Арменголу и сыновьям» это известно не хуже моего.
Эх, жестокий ты человек, бесстрастно припечатал Ла Понте. Но больше всего им жаль «Королевского права». Они говорят, что ты нанес им удар ниже пояса.
А я, разумеется, просто обязан был оставить книгу для них И привязать к ней бантик! Как же! С латинской глоссой Диаса де Монтальво[11]!.. На книге нет типографской марки, но напечатана она точно в Севилье, у Алонсо дель Пуэрто, предположительно в 1482 году Он подправил очки указательным пальцем и глянул на приятеля: Смекаешь?
Я-то смекаю. А они почему-то очень нервничают.
Пусть пьют липовый чай помогает.
В такие вот предобеденные часы бар всегда бывал полон и посетители стояли у стойки плечом к плечу, стараясь не угодить локтем в лужицы пены. Шум голосов и клубы сигаретного дыма дополняли картину.
И думается мне, добавил Ла Понте, что «Персилес»-то этот самый первое издание. Переплетная мастерская Трауца-Бозонне, там их марка.
Корсо покачал головой:
Нет, Харди. Сафьян.
Показал бы? Но учти, я им поклялся, что ни сном ни духом о твоих делах не ведаю. Ты ведь знаешь у меня аллергия на любые судебные разбирательства.
А на свои тридцать процентов?
Ла Понте, словно защищая собственное достоинство, поднял руку:
Стоп! Не путай божий дар с яичницей, Корсо. Одно дело наша прекрасная дружба, другое хлеб насущный для моих детишек.
Нет у тебя никаких детишек!
Нет у тебя никаких детишек!
Ла Понте скорчил смешную рожу:
Подожди! Я еще молодой.
Он был невысок, красив, опрятно одет и знал себе цену. Пригладив ладонью редкие волосы на макушке, он глянул в зеркало над стойкой, чтобы проверить результат. Потом побродил вокруг наметанным глазом: нет ли случайно поблизости представительниц женского пола. Бдительности он не терял нигде и никогда. А еще он имел привычку строить беседу на коротких фразах. Его отец, очень знающий букинист, обучал его писать, диктуя тексты Асорина[12]. Теперь уже мало кто помнил, кто такой Асорин, а вот Ла Понте до сих пор старался кроить предложения на его манер чтобы они получались емкими и логичными, накрепко сцепленными меж собой. И это помогало ему обрести диалектическую устойчивость, когда приходилось уговаривать клиентов, заманив их в комнату за книжной лавкой на улице Майор, где он хранил эротическую классику.
Кроме того, продолжил он, возвращаясь к изначальной теме разговора, у меня с «Арменголом и сыновьями» есть незавершенные дела. И весьма щекотливого свойства. К тому же сулящие верный доход в самые короткие сроки.
Но со мной-то у тебя тоже есть дела, вставил Корсо, глядя на него поверх пивной кружки. И ты единственный бедный букинист, с которым я работаю. Так что те самые книги продать предстоит именно тебе.
Ладно. Ла Понте легко пошел на попятную. Ты же знаешь, я человек практичный. Прагматик. Приспособленец низкий и подлый приспособленец.
Знаю.
Вообрази себе, что мы с тобой герои фильма, вестерна. Так вот, самое большее, на что я согласился бы даже ради дружбы, это получить пулю в плечо.
Да, самое большее, подтвердил Корсо.
Но это к делу не относится. Ла Понте рассеянно покрутил головой по сторонам. У меня есть покупатель на «Персилеса».
Тогда ты угощаешь. Закажи мне еще одну канью. В счет твоих комиссионных.
Они были старыми друзьями. Любили пиво с высокой крепкой пеной и джин «Болс», разлитый в морские бутылки из темной глины; но больше всего они любили антикварные книги и аукционы в старом Мадриде. Они познакомились много лет назад, когда Корсо шнырял по книжным лавкам, которые специализировались на испанских авторах, выполнял заказ одного клиента, пожелавшего заполучить экземпляр-призрак «Селестину», ту, что, по слухам, успела выйти еще до всем известного издания 1499 года[13]. У Ла Понте этой книги не было, и он о ней даже не слыхал. Зато у него имелся «Словарь библиографических редкостей и чудес» Хулио Ольеро, где та «Селестина» упоминалась. Во время беседы о книгах между ними вспыхнула взаимная симпатия. Она заметно укрепилась, после того как Ла Понте повесил на дверь лавки замок и оба они двинули в бар Макаровой, где и начались взаимные излияния: они всласть наговорились о хромолитографиях Мелвилла, ведь юный Ла Понте воспитывался на борту его «Пекода», а не только с помощью пассажей из Асорина. «Зовите меня Измаил»[14], предложил он, покончив с третьей рюмкой чистого «Болса». И Корсо стал звать его Измаилом, а еще в его честь процитировал по памяти отрывок, где выковывают гарпун Ахава:
Были сделаны три надреза в языческой плоти, и так был закален гарпун для Белого Кита
Начало дружбы было должным образом обмыто, так что Ла Понте в конце концов даже перестал глазеть на девиц, которые входили и выходили, и поклялся Корсо в вечной преданности. По натуре Ла Понте был человеком слегка наивным, несмотря на весь свой напускной цинизм и подлое ремесло торговца старыми книгами, и не смекнул, что новый друг в перекошенных очках еще там, в лавке, едва бросив взгляд на книжные шкафы, принялся обрабатывать его по всем правилам военного искусства. Корсо сразу приметил пару томов, о которых и хотел теперь потолковать. Но, честно сказать, Ла Понте со своей рыжей бородкой, кротким, как у Билли Бада[15], взглядом и несбывшимися мечтами стать китобоем в конце концов завоевал симпатию Корсо. К тому же он мог процитировать наизусть полный список членов экипажа «Пекода»: Ахав, Стабб, Старбек, Фласк, Перт, Квикег, Тэштиго, Дэггу названия всех кораблей, упомянутых в «Моби Дике»: «Гоуни», «Таун-Хо», «Иеровоам», «Юнгфрау», «Розовый бутон», «Холостяк», «Восхитительный», «Рахиль» и прекрасно знал а это было высшим пилотажем, что такое серая амбра. Они болтали о книгах и китах. Так что в ту ночь и было основано Братство гарпунеров Нантакета, Флавио Ла Понте стал его генеральным секретарем, Лукас Корсо казначеем, и оба единственными членами сообщества. Доброй матерью-покровительницей сделали Макарову она даже не взяла с них денег за последнюю рюмку, а перед закрытием примкнула к их компании, и они вместе расправились с бутылкой джина.