Обычно выезжали три машины: «мясная», автомобиль об.[ер]-л.[ейтенанта]Меркеля (со мною) и грузовичок с вооруженной охраной. Моей обязанностью было спрашивать, согласен ли владелец продать свинью, теленка, реже корову, и за какую цену. Деньги уплачивались наличными (герман.[ские] марки) немедля. Принуждения не было.
Так было в Литве и в Латвии. Но не то, увы, увидел я, перейдя латвийско-русскую границу «Тут колхозы, тут нет частной собственности, тут коммуна а потому забирай все, что тебе угодно, бесплатно: и в хате, и во дворе, и в поле». Так рассуждало германское начальство и благословляло отнимать у несчастного русского мужика, уже ободранного сталинскими комиссарами, его последние остатки. «При немце еще хуже!», раздался стон
Мои указания, уговоры, просьбы, доказательства не помогли. Майор Шайбе, отлично все понимавший и согласный со мною, ничего поделать не мог: таков был приказ свыше! А его помощник, хауптманн[908] Вольф, всецело стоял на стороне высших властей: он ненавидел русских и шел «завоевывать» Россию. В начале 1942 года он был убит партизанами, обстрелявшими его автомобиль. «Забегая вперед», скажу, что мое противление в этих начинаниях немцев на русской земле было одной из причин ухода со службы.
Однажды, когда купленная у богатого литовца свинья была убита и свежевалась, а мы мирно сидели у него на крыльце хаты и пили молоко, прибежал рабочий и взволнованно, торопливо стал что-то говорить хозяину, указывая рукою на лес Там, на опушке на рысях шел красноармейский разъезд из шести коней. Быстрый приказ о.[бер]-л.[ейтенанта]Меркеля и солдаты охраны с пулеметом и автоматами заняли канаву и изгородь, без всякой паники и суеты, спокойно и ловко. Но разъезд снова скрылся. Работа мясников продолжалась без перерыва. И когда все было закончено, только тогда мы отправились «домой».
Помню, вызвали меня раз на продуктовый склад, попавший от Советов в руки немцев. Нужно было переводить с русского на немецкий язык различные надписи-этикетки на ящиках, мешках, жестянках. Было громадное количество вяленой воблы (тарани), которую немцы сочли за несъедобное и намеревались уже уничтожить. Они с удивлением смотрели как я с аппетитом съедал очищенные от чешуи[909] спинные филейчики этой вкусной рыбы! Вспомнился мне [наш] лагерь[910] и поруч.[ик] Кольчевский, любитель вяленой воблы.
Помню, вызвали меня раз на продуктовый склад, попавший от Советов в руки немцев. Нужно было переводить с русского на немецкий язык различные надписи-этикетки на ящиках, мешках, жестянках. Было громадное количество вяленой воблы (тарани), которую немцы сочли за несъедобное и намеревались уже уничтожить. Они с удивлением смотрели как я с аппетитом съедал очищенные от чешуи[909] спинные филейчики этой вкусной рыбы! Вспомнился мне [наш] лагерь[910] и поруч.[ик] Кольчевский, любитель вяленой воблы.
Должен отметить, что среди разных продуктов питания оказались и рыбные консервы (таймень, семга, нельма); качество их было превосходное; все они куда-то исчезли видимо, отправили вглубь Германии. Очень хороша была и малага, целая бочка; вино разделили между чинами отдела снабжения, и я наполнил им мою флягу и термос.
Продвигаясь уже по Латвии, мы выдержали жестокий бой у г. Мадоны. Красные почему-то упорно его защищали и полкам нашей дивизии пришлось порядком потрудиться и понести серьезные потери, чтобы сломить сопротивление большевиков и взять город.[911] В нем находилась мощная радиостанция, и ее передачу я не раз слушал в Данциге. Наше снабжение простояло часа четыре в небольшом сосновом лесу, который обстреливался артиллерией красных. Уходя оттуда, [и] мы оставили две могилы и повезли с собою несколько раненых
Между прочим, немцы всегда аккуратно, любовно хоронили своих убитых: могилы их были с крестами, на которых виднелись надписи кто похоронен, нередко положен веночек из полевых цветов и почти всегда штальхельм убитого. Не то было с нашими[912]! Никто их не хоронил, никто не убирал с любовью их могилы. Днями лежали они не похороненные, и только потом, по распоряжению властей, местные жители наскоро их зарывали Помню, позвали меня однажды посмотреть на «великана». В кустах лежал убитый красноармеец действительно, великан: громадного роста, плотный, настоящий русский богатырь!
Приходилось переживать и тревожные, полные опасности, часы Недалеко от Якобштадта дивизия попала в окружение и положение наше было очень серьезное.[913] Всю ночь все чины отдела снабжения были наготове, с оружием в руках, начиная с майора Шайбе и кончая мясником Фишером. Паники не было, но слышались приглушенные голоса: «Разве можно так лететь все вперед и вперед? Ведь у нас в тылу и на флангах неразбитый, сильный противник! Ведь мы не во Франции!..». Но прошла ночь, наступил рассвет и снова все бодро и весело двинулись вперед, снова стремительно летела автомобильная колонна, стараясь скорее достичь Ленинграда. «Через месяц мы будем там!», задорно говорили молодые лейтенанты, а с ними и хауптманн Вольф «Фюрер приказал!».
У Якобштадта впервые пришлось мне увидеть[914] длительный воздушный бой целой эскадрильи, советской и германской. Несколько советских аэропланов были сбиты, остальные ушли. У немцев потерь не было. При нашей переправе по понтонному мосту через Двину у Крейцбурга советские аэропланы бомбили понтонный мост. Немецких летчиков в тот момент не было одни «зенитки» непрерывно били по советским бомбардировщикам, которые тщетно целили по мосту, но их бомбы падали в воду