Я был законопослушным демократом, сказал Джим.
В 2001 году Билл и Хиллари Клинтон проводили кампанию в поддержку Джима. Он был молод, хорош собой, женат, в его семье росли две прекрасные дочери. Он одержал сокрушительную победу и оказался в самом сердце правящей элиты Нью-Джерси «так близко», как писал он впоследствии в своих мемуарах, «к венецианским распрям по заветам Макиавелли, как нигде на земле». То было место, где «политические встречи начинались с мощных, медвежьих объятий», чтобы оба обнимальщика могли исподтишка проверить друг друга на наличие прослушки: «Дружески прохлопать приятеля по нью-джерсски». Теперь у Джима был пляжный домик, вертолет, целый штат поваров и Драмтвакет резиденция губернатора.
Драмтвакет
Джим считал себя суперкрутым. Он был неприкосновенен. Незадолго до этого случились террористические акты 11 сентября. Он появлялся в локациях вроде офиса «Берген рекорд» региональной газеты Нью-Джерси и ораторствовал, верховодя журналистами, делая мощные заявления вроде: «Мы не будем скупиться в вопросах безопасности. Мы даже наняли советника из Армии обороны Израиля. Он лучший из лучших». А потом удалялся, думая, как все отлично прошло, и понятия не имея, что вся редакция «Берген рекорд» гадает, с чего вдруг губернатор Нью-Джерси нанял человека из израильской армии для консультирования по вопросам местной безопасности.
Когда Джим был еще маленьким, он лежал в палатке в летнем лагере и «кажется, слышал, как ребята в других палатках называют меня педиком, а потом понял, что они правы».
Джим помешал кофе.
Забавно, как такие вещи просто остаются в памяти.
Правда остаются, сказал я. События моей жизни в пятнадцать, шестнадцать лет никогда не пропадают.
Мы посмотрели друг на друга я и Джим: двое мужчин средних лет, сидящие в нью-йоркской кофейне.
Джим вырос, начал учебу в Колумбийском университете и иногда по ночам шел к Митпэкинг-дистрикт вдоль 116-й улицы, заглядывая в окна гей-баров. Но никогда не мог заставить себя зайти внутрь и неизменно возвращался в начало улицы.
Он стал помощником прокурора «обвинителем при обвинителе» и городским мэром. Он читал книги о том, как избавиться от гейских мыслей. Будучи членом законодательного собрания штата, он проголосовал против заключения однополых браков.
Впервые баллотируясь на пост губернатора, но проиграл с разрывом всего в 27 тысяч голосов. Когда началась вторая избирательная кампания, он уехал в дипломатическую поездку в Израиль, где в какой-то момент очутился на обеде в одном сельском городке.
Мужчина, сидевший рядом с ним, представился. Он сказал, что его зовут Голан и что он работает на местного мэра.
«Я очень внимательно следил за вашей кампанией, сказал Джиму Голан. Двадцать семь тысяч голосов это очень незначительный разрыв».
Позднее Джим писал, что был «польщен так, как никогда раньше. Никто не утруждает себя запоминанием демографического авторитета политика, находящегося на противоположной стороне земного шара».
Джим влюбился в Голана. Он сказал ему, что если тот поедет в Нью-Джерси, то займет важную, специально выдуманную позицию в штате, вроде должности особого советника губернатора. Голан согласился и по прибытии в Америку потребовал конкретный, особенно роскошный офис, уже отданный другому подчиненному Джима. Офис он получил.
Через несколько недель после визита Джима в «Берген рекорд» газета опубликовала статью о таинственном штатном сотруднике из Израиля. В тексте Голана называли «моряком» (он когда-то служил в израильском ВМФ) и «поэтом» (в старшей школе он написал целый сборник стихов). Джим опасался, что журналисты использовали какой-то секретный словарный код, но не знал этого наверняка и не мог ни с кем это обсудить. Вся администрация вела себя так, словно ничего не изменилось, но это не значило, что ничего не изменилось на самом деле.
Люди не говорят губернаторам те вещи, которые, по их мнению, губернаторы не хотят слышать, сказал он мне.
Джим начал отдаляться от Голана. Сказал, что ему нужно уволиться на благо всей администрации. Голан серьезно расстроился. Он предвидел отличную карьеру в американской политике, а теперь Джим бросал его в огонь ради спасения собственной карьеры.
Через несколько недель Джиму пришло письмо от адвоката Голана. Он угрожал засудить Джима за посягательства сексуального характера и харассмент.
Когда я получил это письмо, у меня в голове возникло видение шкафа моей бабушки, в котором стоит фарфоровый сервиз, сказал мне Джим. И весь этот фарфор просто бьется вдребезги.
После трех лет во власти для Джима все закончилось. Он созвал пресс-конференцию, на которой объявил: «Я американец-гей».
Он признался в любовной связи, покинул пост губернатора, ушел с политической арены, зарегистрировался в аризонской клинике «Медоус», где ему диагностировали посттравматическое стрессовое расстройство.
Вы виделись с Джеймсом Гиллиганом? спросил у меня Джим, пока мы сидели в ресторане. Ох, я обожаю Гиллигана. Я обожаю Гиллигана.
Честно говоря, с Джеймсом Гиллиганом я встретился в самом начале своего пути через несколько дней после того, как Джона Лерер произнес свою катастрофическую извинительную речь в ходе ланча «Найт фаундейшн». Это немолодой мужчина с обеспокоенным лицом, тонкими волосами и очками в тонкой металлической оправе, выдающие в нем психиатра с Восточного побережья, коим он и является. Я сидел с ним в общем внутреннем дворике перед его квартирой в Вест-Вилладж. Он примерно лучше всех в мире осведомлен в вопросах того, как позор может повлиять на наш внутренний мир, и именно поэтому он так против возрождения этого явления в социальных сетях. Я хотел узнать, как он пришел к тому, что эта тема стала работой всей его жизни.