В 1970-х годах, сказал мне Гиллиган, он был еще молодым психиатром Гарвардской медицинской школы. Дни проходили за «лечением невротиков из среднего класса, вроде нас с тобой». Его абсолютно не интересовала странная эпидемия, охватившая массачусетские тюрьмы и психиатрические больницы, где происходили «самоубийства, и убийства, и бунты, и захват заложников, и поджоги, и все остальное, что только можно себе представить из опасных деяний. Убивали заключенных, убивали офицеров, убивали посетителей. Эта ситуация совершенно вышла из-под контроля, и это длилось на протяжении всего десятилетия. В одной только тюрьме совершалось одно убийство в месяц, а суицид каждые шесть недель».
Заключенные глотали бритвенные лезвия и ослепляли или кастрировали себя и друг друга. Федеральный судья округа, Артур Гаррити, издал указ, чтобы служба исполнения наказаний разобралась в этом хаосе с привлечением команды психиатров. Гиллигана пригласили возглавить эту группу. Он согласился, но без особого энтузиазма. Он предположил, что виновные в тюремном насилии окажутся психопатами.
Меня учили, что психопаты таковыми рождаются, сказал он, и что они хотят только одного: манипулировать тобой, чтобы им скостили срок.
Он считал их чуть ли не существами другого вида. И первоначально такими они ему и показались, когда он впервые оказался в стенах больницы «Бриджуотер» для душевнобольных преступников.
Одним из первых людей, что я там встретил, оказался сутенер из бостонских трущоб, сказал Гиллиган. Он убил нескольких девочек, он убил и других людей. Совершил несколько убийств в общине, пока его наконец не арестовали. Потом его отправили в тюрьму на Чарльз-стрит, где он ждал суда. И вскоре он убил там одного из сокамерников. И там сказали: «Он слишком жесток, чтобы ожидать суда в тюрьме. Нужно отправить его в Уолпол, колонию строгого режима». И он убил кого-то там. И тогда мы встретились. Он был похож на зомби. Он ничего не говорил, был скорее параноиком, чем явным психопатом, но с ним явно было что-то не то. Его все до смерти боялись. Я подумал: «Этого парня не вылечить». Но нужно было обеспечить безопасность людей. Так что мы поместили его в закрытое помещение, и в течение дня я говорил сотрудникам: «Отгородите его невидимой стеной. Держитесь в шести футах от него. Не толпитесь рядом с ним. Если создать толпу, вы можете пострадать».
На какое-то время так и повелось. Но в конце концов мужчина и другие, похожие на него немного расслабились. И то, что они сказали Гиллигану, оказалось для него большим сюрпризом.
Все они сказали, что уже умерли, сказал Гиллиган. Самые неисправимые в своей жестокости личности. Они в один голос заявили, что умерли сами еще до того, как начали убивать других людей. Подразумевалось то, что они умерли как личности. Внутри они чувствовали себя мертвыми. Никакой способности чувствовать, никаких эмоциональных ощущений или даже физических. Так что некоторые резали себя. Или калечили разными жуткими способами. Не потому, что чувствовали вину, это было не покаяние за грехи, а потому, что они хотели понять, могут ли они чувствовать. Их внутреннее онемение приносило больше страданий, чем могла бы физическая боль.
Гиллиган записывал в блокноты свои наблюдения во время разговоров с теми мужчинами. Он писал: «Некоторые сказали, что они чувствуют себя как роботы или как зомби, что их тела пусты или набиты соломой, а не плотью и кровью, что вместо нервов и вен у них веревки или шнуры. Один из заключенных сказал, что чувствует себя как разлагающаяся еда. Души этих мужчин не просто умерли. Они были мертвы, потому что их души умертвили. Как это произошло?»
Ему казалось, что это и есть та загадка, которую его позвали разгадать в массачусетских тюрьмах и психиатрических лечебницах.
И в один из дней его осенило. «Всех этих жестоких преступников объединяло то, что каждый хранил свой секрет, написал Гиллиган. Важнейший секрет. И секрет заключался в том, что все они чувствовали стыд глубокий стыд, хронический стыд, острый стыд». Каждый раз это стыд. «Мне еще предстоит узреть акт серьезного насилия, который подстегнут не пережитым опытом стыда, унижения, неуважения или высмеивания. Когда эти мужчины были детьми, в них стреляли, кидали топором, их ошпаривали кипятком, избивали, душили, пытали, накачивали наркотиками, морили голодом, поджигали, выбрасывали из окон, насиловали или заставляли заниматься проституцией, причем сутенером оказывалась собственная мать. Иными словами, они чувствовали себя пристыженными и отвергнутыми, оскорбленными и униженными, обесчещенными и опозоренными, их самооценка подорвана, а души умерщвлены». В случае каждого из них унижение «достигало масштабов таких невероятных, таких диких и с такой частотой, что нельзя не заметить, что люди, оказавшиеся на самом дальнем конце континуума жестокого поведения во взрослом возрасте, раньше занимали такое же отдаленное положение в континууме жестокого обращения с детьми».
И в один из дней его осенило. «Всех этих жестоких преступников объединяло то, что каждый хранил свой секрет, написал Гиллиган. Важнейший секрет. И секрет заключался в том, что все они чувствовали стыд глубокий стыд, хронический стыд, острый стыд». Каждый раз это стыд. «Мне еще предстоит узреть акт серьезного насилия, который подстегнут не пережитым опытом стыда, унижения, неуважения или высмеивания. Когда эти мужчины были детьми, в них стреляли, кидали топором, их ошпаривали кипятком, избивали, душили, пытали, накачивали наркотиками, морили голодом, поджигали, выбрасывали из окон, насиловали или заставляли заниматься проституцией, причем сутенером оказывалась собственная мать. Иными словами, они чувствовали себя пристыженными и отвергнутыми, оскорбленными и униженными, обесчещенными и опозоренными, их самооценка подорвана, а души умерщвлены». В случае каждого из них унижение «достигало масштабов таких невероятных, таких диких и с такой частотой, что нельзя не заметить, что люди, оказавшиеся на самом дальнем конце континуума жестокого поведения во взрослом возрасте, раньше занимали такое же отдаленное положение в континууме жестокого обращения с детьми».