Накормив семьи, они снова собрались во дворе. Сентябрь был такой теплый, золотой и тягучий, как мед из чабреца, которым дамы мазали сухарики, заедая холодное домашнее вино.
Нюся хохотала: Вы представляете! Пока вы там Гедалю ловили, я в винном ряду увидела симпатичного мужчину под вывеской «Страсбург»! Решила иностранец! Но оказывается, что Страсбург теперь в Бессарабии! Вот умора! Цирк!
Цирк у мора это, Нюсичка, твои клиенты, выступила с темной галереи Гордеева, напугав всех отдыхающих своим бесшумным появлением. Дура ты дремучая! Тот Страсбург немецкая колония. Скажу больше: там еще рядом Баден, Зельц и Эльзас. Хотя думаю скоро их переименуют. Нынче это модно.
Слон на веревочке
Лидия Ивановна Ланге болтала в гостиной с Василием Петровичем по кличке Ирод. Тихим, безликим, бессменным и предупредительным королем доносов и пыток одесского НКВД.
Лидочка, а устроите здесь встречу жены и любовницы заведующего импортным отделом Внешторга?
Эдика Овадиса?! Василий Петрович у меня приличный салон. Вы хотите дворовых разборок?
Лидочка, нам ли не знать, что может в сердцах выпалить обиженная женщина!
Можно подумать, вы без нее чего-то не знаете об этом паскуднике.
Мне нужны мелкие подробности и публичный позор. Этот человек решительно не хочет сотрудничать.
Да вы же воплощение главы иезуитского ордена. Как там? Псы Господни? Это же буквально про вас. Стережете стадо Конечно, устрою, но
Ирод недоуменно приподнял бровь:
Лидия Ивановна, голубушка, что вы уже, прелестница моя, хотите взамен?
Лида вздохнула, отпила глоток крыжовенной наливки из серебряной стопки и довольно улыбнулась:
Вы читаете меня как открытую книгу Он опять приезжает в Одессу. И я хочу его видеть у себя в салоне.
Да кто ж там опять приезжает, что вы сами не можете заполучить?
Маяковский
Ну и вкусы у вас, Лидия Ивановна!
Лида откинулась на кресле:
А я считаю, что это идеально. Идеально, когда наши с вами вкусы не совпадают.
Ирод по-змеиному чуть раздвинул губы в улыбке и приподнял чайную чашку:
Ваше здоровье.
Лида была, наверное, первым живым существом после Дейча, которое Ирод ценил и не презирал. Дружить он не умел априори. В базовой комплектации этого божьего создания таких устаревших опций как любовь, дружба или сострадание не было. Но то, что происходило между виртуозом пыток и светской львицей, было очень похоже на нежную дружбу. Ирод ненавидел людей за слабость, за эмоции и истерики, за недальновидность и неумение видеть выгоду, за страсть гнаться только за ею, за предательство тех, кто рядом, и алогичную любовь вопреки инстинкту самосохранения. Но больше всего, до мурашек по коже, до дрожи омерзения его раздражали новые строители коммунизма вонь немытого тела, неряшливость в одежде, низкий интеллект, инстинкты толпы, стада. Его, выросшего в приличной семье, воспитанного в пажеском корпусе и там же умело растленного, вырвали из рая, растоптали буквально и переносно.
Ирод не просто выжил, а стал машиной, исследователем. И даже его врожденный и выпестованный до мании садизм стал инструментом познания. Лида была такой же холодной и железной. Она также презирала людей за их нелепые слабости. И была изощренно жестока и к ним, и к себе. Старшая Беззуб, пардон, мадам Ланге была почти безупречной, за исключением женского рода. Но если Ирод исследовал, то Лида коллекционировала. Всё антиквариат, живопись, напитки, впечатления, забавных людишек. Она играла. Сама и другими. Создавала роли и проживала их в своем шикарном салоне. Она сводила и разводила, подбрасывала в огонь сплетен, сама их создавала, потом пресекала и любовалась, как кругами на воде, силой умело вброшенного в нужной компании слова.
А теперь ей нужен Маяковский. На здоровье. Благодаря ей Ирод познакомился в том году с Сереженькой. Сереженькой Эйзенштейном. Гением и очень чутким любовником.
Да будет вам этот зверь. На веревочке. С бантиком.
1927
25 октября возле русского театра был аншлаг. Первую пятилетку революции решили отметить премьерой. Шутка ли, одесский автор, на одесской сцене. Да и пьеса-то совсем свежая «Закат». Говорят, режиссер постоянно консультировался с Бабелем!
Мне та-ак интересно! раскланиваясь в партере со знакомыми, продолжала Лидочка. Ты себе, Николя, не представляешь!
Никогда не думал, что тебя интересует жизнь биндюжников. Или ты хочешь сравнить достоверность?
Лида метнула короткий не взгляд булыжник во внезапно расшалившегося супруга:
Ты мне хочешь напомнить мое происхождение, товарищ Ланге? Так я его отлично помню. И только благодаря ему тебя и твоего папу не поставили к стенке как буржуев. Наша пролетарская Мельницкая и папино железнодорожное депо стали единственным аргументом.
Несчастный Николенька поперхнулся:
Ну Лидочка, ну что ты! Ты же знаешь! Такой цветок, в таких ужасных условиях рос. У вас же были биндюжники во дворе. Ты сама говорила. Пьяницы ка- кие-то. Так что тебе интересно?
Уже ничего! отрезала Лида и вышла в фойе.
А интересовал ее один тонкий нюанс как обойдут так называемую «одесскую тему» в постановке. Она точно знала постановление уже принято.
Новоиспеченная главная репертуарная комиссия издала специальное распоряжение о запрете акцентированных куплетов и песен. Акцент подразумевался национальный. В опалу попали популярные кавказские, цыганские, еврейские и даже одесские песни. В том числе «блатные» и «приблатненные». В театрах должна звучать классика, а не песни толпы. Борьба с «мещанскими» и простонародными вкусами велась еще с 1923 года, когда в Петрограде было издано строжайшее предписание запретить к исполнению «акцентированные» (читай, в первую очередь еврейские) куплеты, в результате чего многим эстрадникам срочно пришлось менять репертуар. Нарушать партийные циркуляры могли, как всегда, только последние и первые или отребье из портовых кабаков, которых некуда было увольнять, или звезды первой величины. Русскому театру эта роскошь свободы была недоступна. Тем не менее режиссеру удалось найти грань между ожиданиями публики и запретами партии.