Юлия Верба - Троеточие

Юлия ВербаОдесская сага. Троеточие

1962

Доигралась

Ксеня потерла виски и затылок. Глаза от бесконечных цифр уже слипались, страшно гудела головакак будто ее зажали в тиски и все закручивали и закручивали винт. Но она почти уже закончила. Налила себе еще немного коньяка в тяжелую рюмку.

Младшая из сестер Беззуб пошевелит отекшими от ночного сидения пальцами ног, несколько раз хлопнет со всей дури себя по щекам и запьет коньяк остывшим чаем. А дальше едва успеет отклониться от стола, чтобы не забрызгать только что выправленные бумаги.

Ее безудержно рвало прямо на пол в кабинете начальника промтоварной базы. В глазах потемнело, голова кружилась, тошнота бесконечно подкатывала новой волной, руки тряслись Чтобы не упасть, Ксеня изо всех сил уцепилась одной рукой за стол, а второйза спинку стула.

«Отравили или залетела?»  мелькнуло у нее в голове.

После того как рвота закончится, ей станет чуть легче, но металлические тиски на голове снова начнут затягиваться. Придерживаясь за дверь, она разбудит спящего в кабинете несчастного начальника:

 Мне плохо. Там в кабинете я, кажется, испортила вам стул На столе бумаги и чернила. Я прилягу, тащите их сюда, я покажу, что подписать и дайте ведро

Она снова вырвет. Потом выпьет воды и, растирая руками виски, слабо произнесет:

 Порванные бумаги в корзине унесите с собой. Сожжете. А меня довезите до Еврейской

Ксеня буквально вползет в приемное отделение. Между приступами рвоты она спросит у дежурного врача:

 Может, я беременная?

 В сорок семь? Очень, хм, оптимистично. Это приступ гипертонии, голубушка. В вашем возрасте и при вашей комплекции, да и,  врач потянет носом на Ксенино коньячное дыхание,  при употреблении крепких напитковобычное дело. Беременность! Надо же, какое самомнение у мадам! Можно позавидовать!

Ксене уколют магнезию, и боль станет отступать. Она поднимется:

 Я домой.

 Какое «домой»? Во-первых, понаблюдаться, во-вторых, как минимум, выспаться.

 Какое выспаться? У меня работа через два часа. У меня прием товара.

 Вы свое на сегодня уже приняли. Спать сейчас же! Или мне вам еще снотворного вкатить?

Доктор заглянул в карман, куда Ксеня опустила червонец:  Да, на снотворное тоже хватит.

 Мужу хоть можно сообщить?

 Сообщим, не волнуйтесь.

Панков примчится. Раздаст всем медсестрам команд и денег, перешугает баб в палате и наотрез откажется везти Ксаночку домой.

 Только уход и присмотр. И спать. Ты себя загнала! А я позволил! Никаких ночных смен. Все. Лавочка закрыта. Ты мне дороже.

Потом он присядет на край скрипучей кровати.

 Встаньмы сейчас ее провалим. Эта панцирная сетка меня с трудом держит,  улыбнулась бледная Ксеня.

Панков оглянется на соседок по палате, те шмыгнут в коридор, а он опустится на колени и шепотом спросит:

 Ксаночка, честно. Что ты чувствовала? Тебя не могли отравить? Ты очень бледная.

 Я сама открыла коньяк. Зачем меня травить, если я его шкуру спасаю, тем более, что деньги я всегда беру вперед и не у них в кабинетах.

 А если подстава? И тебя так убрать решили?

 И столько хищений на одной базе за три года ради меня организовали? Не дуй на воду, Илья,  слабо улыбнулась Ксеня.

 Я проверю.

 Не лезь туда. Там и без тебя не сегодня-завтра проверяющие наедут. Тем более я отомстилаиспортила ему рабочее кресло.

 Я ему все испорчуи морду, и работу, и жизнь!  воскликнул Панков.

 Успокойся. Я просто устала. Доктор прав. Возраст, перегрузки, чифирь

 Коньяк,  огорченно продолжил Панков.

 Коньяк не трожь. Вон покойная наша полуродственница, Женькина свекровь, мадам Гордеева, которая всю Молдаванку лечила, считала, что коньяклучшее средство для сосудов. Сосудозвужуюче-сосудозширюече. Хотя сама спирт предпочитала.

 Все,  Панков целовал ее руки,  все, хватит. Покой. Санаторий, самый лучший, крымский. Питание, сон, прогулки Ну и коньяк

 Только с тобой.

 Та ладно,  расцвел Панков.  Не узнаю тебя. Что значит «с тобой»? А в лавке кто останется? Вон сезон на носу

* * *

Людка стояла, опустив руки, и смотрела на рухнувшего отчима. Нила своим знаменитым сопрано визжала так, что из дальней спальни выскочила даже ее мать Евгения Ивановна Косько в байковой ночной сорочке. Женя включила люстру.

Нила заморгала от яркого света и наконец перестала вопить. Возле ног лицом вниз лежал Пава. И не шевелился.

 Сдох?  невозмутимо спросила Женя.

 Надеюсь,  не отрывая взгляда от тела, задумчиво ответила Людка.

Нилка размазывала по лицу сопли вперемешку с кровью от разбитого носа:

 Дочечка, ты чего, ты как? Как же это? Пава, Павочка, ты меня слышишь?  Она трясущейся рукой потрогала мужа за плечо. Тот не двигался.

 Убила,  обреченно прошептала Нила и уже беззвучно заплакала:  Что же будет? Что с нами будет?

 Тишина и покой,  отозвалась Людка и наклонилась:  Я ж его не рубанула, а так, обухом.

 Доченька, тебя же посадят!

 Зато вы будете жить спокойно. А меня надолго не посадят. Я несовершеннолетняя.

Женя, которая давно абстрагировалась от всех семейных проблем и бед своей никчемной дочери, ее павлина-алкаша и нагулянной внучки, с интересом смотрела на Люду. А девчонка-то наша. Ничего, что в эту рыбью немецкую Петькину породу. Вон топором этого идиота уделала, не побоялась. И стоит в любимой ее позерука в бедро, нос задран.

Но умиление и родственные чувства у Жени долго не длились.

Она брезгливо поморщилась:

 Людка, пульс у него потрогай.

 Я не буду его трогать,  отрезала Люда.

Нила бросилась щупать шею Паве:

 Вроде есть пульс или нет Я не понимаю. Мама, посмотри!

 И не подумаю.

Вдруг Пава негромко застонал.

 Живой!  обрадовалась Нила и, став на колени, попыталась перевернуть мужа.

 Жалко,  бросила Людка.

Она присядет и посмотрит в мутные полуприкрытые глаза отчима. Потом аккуратно постучит рукояткой топора ему в лоб:

 Эй, тук-тук! Слышишь меня? Еще раз маму тронешь, и я тебя не пожалею. Ночью спящего убью. Понял? И не топором, а просто шило в ухо воткну.

Павлик стонал и непонимающе хлопал глазамито ли все еще в хмельном угаре, то ли не оправившись после удара.

В общем, Людка в последний момент струхнула и двинула его обухом как раз за ухо, в область рауш-наркоза.

Павлик все услышит и запомнит. Побои прекратятся, но каждый день двор будет слышать его вечернюю матерную мантру, когда, добив бутылку, он будет долго и смачно проклинать на все лады неблагодарную горбатую приживалку. Пава точно знал, какое слово ранит ее больнее всего.

У Людки был сколиоз. При ее худобе очень заметный. Вся левая половина спины выпирала и уходила чуть вбок. Из-за этого его падчерица даже вылетела из престижной школы.

Ксения Ивановна, узнав, что Людочка учится в английской спецшколе, сначала обрадовалась, а потом огорчиласьчто значит украинский класс? Да как же она поступит? Она же по-русски будет писать с ошибками? Вы чем думали, когда в первый класс отдавали?

А кто думал-то? Записали в ближайшую школувот и ладно. А какой класскто ж смотрел! Да и разница какая, если английская спецшкола? Спасибо, что взяли бесплатно, по прописке, без блата.

Языки Людке давались легко. И знаменитый счетный Беззубовский мозг тоже достался ей в наследство.

 Вы хоть в старших классах переведите ее в центр, в языковую, но на русском. Потом будет больше шансов поступить. Я устрою,  не умолкала Ксеня. Ее Сашка готовился к поступлению на иняз в Москву, да, не без связей Панкова, но языки он учил с репетитором почти год каждый день, а тут уже уровень не хуже.

 Людка! Пойдешь в хорошую школу?

 Та у меня хорошая.

 В лучшую! К профессорским детям. Поступишькуда захочешь, по миру будешь ездить. Хочешь?

 Хочу!

Но Ксенина услуга племяннице снова окажется медвежьей. Тощая Люда носила на злополучном, как она считала, дефективном левом плече кофточку, которую связала баб Женя. Накинутая на манер гусарского ментика вязанка маскировала выпирающую лопатку и ребра. На самом деле проблема была не такой катастрофической, как казалось Люде, но у каждого подростка свои комплексы и страхи, и «горб» для Канавской был вопиющим уродством, заметным всем.