Откуда берутся датировки, относящие образование стрелецкого войска к началу 50-х гг. XVI в., совершенно очевидно. В летописях стрельцы появляются при описании событий 15511552 гг., предшествовавших «3-й Казани». «Из Новагорода из Нижнего велел государь идти изгоном на Казанской посад князю Петру Серебряному, отметил в летописи русский книжник, ас ним дети бояръские и стрельцы и казаки (выделено нами. В.П.)». И состоялась эта экспедиция в мае 1551 г.[193]
Итак, май 1551 г. надежный terminus ante quem, поскольку не доверять сведениям составителя «Летописца начала царства», работавшего с официальными документами (в данном случае, очевидно, с разрядными записями и воеводскими «отписками»), нет оснований, и совершенно очевидно, что стрельцы весной 1551 г. уже существовали как вполне боеготовое войско.
Не менее надежный terminus post quem дает нам выдержка из грамоты 1598 г., о которой мы уже говорили прежде. Эта царская грамота, посланная новгородскому воеводе князю Д. Ногтеву, стала ответом Бориса Годунова на обращенное к нему челобитье ладожских отставных «за худобу и за старость и за увечье» стрельцов. Обращаясь к воеводе и его товарищам, с которыми он управлял Новгородом, Годунов писал, что челобитчики «служили деи они наши всякие службы лет по двадцати и по тридцати, а иные по сороку и по пятидесяти болши (выделено нами. В.П.)»[194].
Полсотни «и болши» от 1598 г. как раз дают нам конец 40-х гг. XVI в., следовательно, и искать дату создания стрелецкого войска нужно между 1551-м и, грубо говоря, 1548 г. Можно попробовать еще более уточнить этот временной промежуток, обратившись к разрядным книгам, источнику, достаточно надежному. В разрядных записях, повествующих о 2-м Казанском походе Ивана IV, говорится о том, что когда «приступ был к городу во вторник на Федоровой недели (т. е. 18 февраля 1550 г. ст. ст. В.П.), а х приступу имал государь у бояр и воевод и у детей боярских пеших людей в доспесех (в списке М.А. Оболенского это место выглядит иначе «с пищали в доспех». В.П.)»[195]. Из этой записи следует, что в составе русского войска под стенами Казани в феврале 1550 г. еще не было стрельцов, раз для приступа были собраны пешие люди детей боярских с пищалями. Между тем, если взять аналогичные записи о 3-м Казанском походе 1552 г., то мы без труда найдем там стрельцов как одних из главных героев «казанского взятья». «А головы были стрелецкие с стрельцами под Казанью Иван Черемисинов, Григорей Жолобов, Федор Дурасов, Матвей Дьяк Иванов сын Ржевской», сообщает нам одна из частных разрядных книг и, продолжая свой рассказ о важнейших событиях осады Казани осенью 1552 г., отмечает, что 13 сентября 1552 г., после взрыва заложенной под казанские валы мины, «стрельцы великого князя и пищальники заметали ров у города Казани хворостом з землею и скоро взошли на стены великою силою и поставили щиты, и билися на стене день и ночь до взятия города»[196]. Можно также сослаться и на князя А.М. Курбского, также упоминавшего об участии стрельцов в 3-й осаде Казани (мы преднамеренно не берем в расчет «Историю о Казанском царстве» как «баснословный», ненадежный источник)[197]. И если источники, повествующие подробно о взятии Казани, непременно упоминают о стрельцах как одних из главных действующих лиц этой драмы, то их отсутствие в описаниях 2-й осады Казани зимой 1550 г. косвенно свидетельствует в пользу предположения о том, что дату учреждения стрелецкого войска нужно искать между февралем 1550 г. и маем 1551 г.
Попытка же опереться на свидетельство «Казанского летописца» (которое было взято нами в качестве эпиграфа к этой главе) в поисках даты учреждения стрелецкого войска, как это сделал А.В. Чернов, не может быть принята, поскольку, во-первых, как уже было отмечено прежде, «История о Казанском царстве» это историческая «беллетристика» XVI в. (как, к примеру, и знаменитое «Сказание о Мамаевом побоище», написанное в том же столетии), автор которой весьма вольно обращался с имевшейся в его распоряжении информацией. Точность передаваемых сведений для него отнюдь не была сверхзадачей, а вот произвести впечатление на читателя как раз наоборот. Во-вторых же, из самого контекста сообщения об учреждении стрелецкого войска в «Истории о Казанском царстве» следует, что это мероприятие находилось в тесной связи с другими «преобразованиями» в военной сфере начала царствования (именно царствования, не правления) Ивана IV, когда юный царь и его советники после очередной перемены власти на русском политическом Олимпе начали восстанавливать порушенную в годы пресловутого «боярского правления» «вертикаль власти»[198]. А это, выходит, могло случиться никак не раньше 15471548 гг. и уж совершенно точно не в 1545 или 1546 гг.
Попытка же опереться на свидетельство «Казанского летописца» (которое было взято нами в качестве эпиграфа к этой главе) в поисках даты учреждения стрелецкого войска, как это сделал А.В. Чернов, не может быть принята, поскольку, во-первых, как уже было отмечено прежде, «История о Казанском царстве» это историческая «беллетристика» XVI в. (как, к примеру, и знаменитое «Сказание о Мамаевом побоище», написанное в том же столетии), автор которой весьма вольно обращался с имевшейся в его распоряжении информацией. Точность передаваемых сведений для него отнюдь не была сверхзадачей, а вот произвести впечатление на читателя как раз наоборот. Во-вторых же, из самого контекста сообщения об учреждении стрелецкого войска в «Истории о Казанском царстве» следует, что это мероприятие находилось в тесной связи с другими «преобразованиями» в военной сфере начала царствования (именно царствования, не правления) Ивана IV, когда юный царь и его советники после очередной перемены власти на русском политическом Олимпе начали восстанавливать порушенную в годы пресловутого «боярского правления» «вертикаль власти»[198]. А это, выходит, могло случиться никак не раньше 15471548 гг. и уж совершенно точно не в 1545 или 1546 гг.