У неба границ не было. Тонкий слой облаков, голубое марево атмосферы и бесконечная бездна вселенной за ними. Веронике казалось, что она может упасть. Не на пыльную мостовую туда, в небо. В пустоту.
Она шла осторожно, медленно, оглядываясь по сторонам, с опаской вдыхая непривычно горячий воздух. Ей стало жарко, хотелось снять кардиган но под ним была блузка без рукавов, и все руки тоже пришлось бы мазать кремом. Тим шел чуть поодаль и пристально наблюдал за Вероникой, словно следовал за диким зверем.
Пару кварталов спустя Вероника обернулась.
Это точно не опасно? она показала свои руки.
Точно, кивнул Тим.
Но ведь у всех «чистых» детей полная непереносимость ультрафиолета.
Во-первых, не у всех. А во-вторых, это так. Но не потому, что они «чистые».
Тогда почему?
Из-за суппрессивов.
Вероника нахмурилась.
Фоточувствительность обнаруживается с самого рождения. А суппрессивы начинают принимать в четырнадцать-пятнадцать.
Верно. Но доноры, предоставлявшие клетки, уже принимали суппрессивы. У «чистых» после пяти фоточувствительность приходит в норму. Но им об этом никто не говорит. А затем они сами начинают принимать препараты. И снова не могут выходить на солнце. Если не хотят гарантированной онкологии.
Но почему здесь об этом никто не знает? удивилась Вероника. «Чистых» изучали вдоль и поперек, тысячи исследований опубликовано. Почему никто не знает, что все дело в суппрессивах?
Вот об этом я и пишу, стекла очков блеснули куда ярче, чем обычно, будто вся нестерпимая белизна неба отразилась разом. Вероника отвернулась и посмотрела туда, где улица заканчивалась странной пустотой.
Там океан? догадалась она.
Тим кивнул.
Оставшиеся несколько кварталов они прошли в полном молчании, и Вероника слышала бормотание голосов из открытых окон квартир, шум соседней улицы в Зоне, и еще далекий, глубокий, ровный гул, который становился все громче, постепенно заглушая собой все остальные звуки. Улица закончилась, упершись в заброшенную набережную, за которой простирался широкий пляж и океан.
Там океан? догадалась она.
Тим кивнул.
Оставшиеся несколько кварталов они прошли в полном молчании, и Вероника слышала бормотание голосов из открытых окон квартир, шум соседней улицы в Зоне, и еще далекий, глубокий, ровный гул, который становился все громче, постепенно заглушая собой все остальные звуки. Улица закончилась, упершись в заброшенную набережную, за которой простирался широкий пляж и океан.
Вероника остановилась на краю растрескавшегося бетонного тротуара. От ее ног белесый песок уходил к воде а там мягко и настойчиво, одна за другой на него обрушивались волны, грязно-серые в слишком ярком свете солнца.
Океан тоже был бесконечным но в отличие от неба не отпугивал, а, наоборот, притягивал к себе, манил прикоснуться, ощутить спокойную мощь прибоя. Собранный из безликих капель, он был живым, дышал и даже, кажется, разговаривал. Рассказывал о чем-то.
Хочешь подойти ближе? спросил Тим, все так же пристально заглядывая Веронике в лицо.
Она кивнула, но не сдвинулась с места.
Идем, он взял ее за руку и потянул за собой, на зыбкую податливость песка.
Они дошли до того места, где волны, утратив всякий интерес к суше, откатывались, шипя и затихая, чтобы окончательно исчезнуть в грохоте разбивающейся пены. Тим выпустил руку Вероники и сел, обхватив одно колено. Вода подошла почти вплотную к нему, лизнув носок ботинка, и с тихим плеском убежала назад, в темно-серое чрево океана.
Вероника осторожно опустилась рядом, положив обе ладони на песок. Ей казалось, что она чувствует глухой удар всякий раз, когда новая волна разбивается о берег. И она ощущала землю огромную массу планеты, которая могла удержать на себе океан и не раствориться в холодной пустоте вселенной.
Солнце скатывалась за их спиной все ниже, и выжженное небо наполнялось цветом, разливая по воде перламутр, наполняя волны прозрачной нежностью. Шум прибоя постепенно стих, превратившись наконец в еле слышный шелест, и песок остыл, отдав воздуху последний теплый вздох, оставшийся от жаркого дня. От горизонта на юге разлилась глубокая синева, она просочилась в океан и тогда вода и небо слились воедино, а земля под ладонями Вероники утратила свою несомненную значимость, превратившись в бледное обрамление наступающей темноты.
Когда они ехали обратно, в трамвае почти не осталось других пассажиров, и кондиционер громко жужжал в полной тишине.
Ты едешь домой? спросил Тим за остановку до станции пересадки. Вероника молча покачала головой.
В студии она, не говоря ни слова, направилась к мольберту и писала до самого утра.
Не океан Вероника знала, что никогда не сможет его написать.
Она писала пыльную широкую улицу, а над ней бесконечное темно-синее небо.
|8|
Вероника и сама не знала, в какой момент заметила это. На вторую, третью поездку к океану а может, понимание накапливалось в подсознании, впитывалось в кожу, как горячий воздух и запах йода. Но однажды, сидя на берегу, Вероника увидела очередную пару, идущую за руки вдоль самой кромки воды, в который раз удивилась и все предыдущие разы сложились в очевидную картину.