Мы готовим завтрак в напряженном молчании, и краешком глаза я вижу, как мужчина снимает рубаху и полощет ее в тазике, над которым мы моем лицо и чистим зубы. Он стирает нашим мылом, выкручивает рубаху и вешает на крючок возле очага. Его широкие плечи и развитые мышцы прикрывает только какая-то рубашка без рукавов.
Все в нем странно, непредсказуемо. Он такой же дикий, как те твари, что таятся за соснами в лесу.
Вернувшись к столу, смотрит, как мы готовим пищу. Взгляд тяжелый, неприятный. Когда я наконец накладываю еду и несу ему, он смотрит на меня, потом в тарелку.
А вы, девочки, собираетесь кушать? спрашивает он, выхватывая вилку из моей руки и придвигая еду поближе. Или будете стоять и смотреть? Мама не учила вас, что это неприлично?
Сэйдж опускает голову и прячет руки за спину, а я оглядываюсь на сковородку. Там еще осталось немного картошки.
Мы отдали ему оба яйца.
Побоялись не отдать.
Не говоря ни слова, мы с сестрой делим остатки завтрака и занимаем места напротив незнакомца. Отправляю первую порцию в рот и чувствую, что у меня сводит желудок. Нервы мешают утолить голод, но я заставляю себя жевать и глотать, пока не пустеет тарелка.
Сэйдж ковыряет картошку, и я пихаю ее под столом. Нужно есть, пусть даже еда остыла и аппетита нет Вдруг представится шанс выбраться отсюда?
Всю ночь я пролежала без сна, размышляя про побег. Если собирать сумки, он заметит. И заметит, если уйдем за яйцами и сразу не вернемся. Все равно нескольких минут не хватит, чтобы оторваться. Кроме того, вряд ли он выпустит нас обеих одновременно. И куда бежать, когда мы минуем первые деревья, в каком направлении? Понятия не имею. Мы рискуем заблудиться в лесу или, что еще хуже, попасть на обед голодному зверю.
Мысль о бегстве от чужака равно пугает и не отпускает.
Он заканчивает завтрак, вытирает жирные губы тыльной, волосатой стороной ладони. Склонившись набок, достает из кармана бело-зеленую прямоугольную коробочку и маленький синий цилиндр с красной кнопкой на конце.
Бросает коробочку на стол, и оттуда выскакивает длинная белая палочка. Он вставляет ее в рот, потом проводит большим пальцем по концу цилиндра и жмет на красную кнопку. Вспыхивает крошечное пламя.
Мы с Сэйдж смотрим, как он подносит миниатюрный огонек к палочке и втягивает воздух. Грудь его вздымается. Кончик загорается, становится красным, потом оранжевым; валят клубы серого дыма, наполняя воздух резким запахом гари, совсем не похожим на дым очага.
Сделав глубокий вдох, он зажимает палочку большим и указательным пальцами и выпускает белое облако, на несколько секунд скрывающее его лицо.
Сестра кашляет.
Я задерживаю дыхание.
Запах мне не нравится незнакомый, агрессивный, неприятный, как сам чужак.
Вам известно, девочки, что сейчас Рождество, верно? спрашивает он, переводя взгляд голубых глаз то на меня, то на Сэйдж.
Я киваю. В этом году я праздновать не собиралась, поэтому сестре не напоминала. Мне кажется неправильным обмениваться подарками, когда Мамы и Иви с нами нет. Кроме того, для настоящего рождественского праздника у нас ничего нет.
Грустно, наверное, что сегодня с вами нет матери. Он снова подносит белую палочку ко рту, через секунду еще раз выдыхает дым. Как думаете, где она?
Под столом беру Сэйдж за руку и стискиваю. Надеюсь, она поймет намек держать язык за зубами.
Мне до ужаса странно, что мать оставляет дочерей на Рождество, продолжает чужак. Вроде как неестественно.
Он изучающе смотрит на нас, посасывая свою палочку, пока кончик не вспыхивает вишневым цветом и столбик пепла не падает на стол. Незнакомец сметает его на пол.
Она вернется, говорю я. Не удивлюсь, если она войдет в эту дверь сегодня.
Палочка свисает у него из уголка рта, вот-вот упадет.
Ты страшная врунья.
Смотрю ему в глаза.
Скажи мне, Рен, говорит он, пыхая своей палочкой, как выглядит твоя мама?
Интерес незнакомца к женщине, с которой он никогда не встречался, действует на меня странно: по спине бегут мурашки.
Откашлявшись и облизав губы, расправляю плечи. Часть меня хочет солгать. Другая часть боится того, что будет, если совру.
Интерес незнакомца к женщине, с которой он никогда не встречался, действует на меня странно: по спине бегут мурашки.
Откашлявшись и облизав губы, расправляю плечи. Часть меня хочет солгать. Другая часть боится того, что будет, если совру.
Русые волосы, начинаю я. Вернее, темно-русые. Синие глаза. Почти серые. И она высокая, выше меня.
Поднимаю ладонь на несколько дюймов выше своей макушки, вспоминая, как мы всегда мерялись ростом с Мамой. Я перестала расти, когда вытянулась ей до подбородка.
Мужчина торкает белой палочкой в деревянную поверхность стола, потом бросает ее в очаг. На столе остается отметина. Откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, он рассматривает меня.
Это может быть кто угодно, говорит он. Есть у вас снимок?
Что?
Снимок, повторяет он. Фотография.
Я хмурю брови.
Нет.
Вас когда-нибудь фотографировали? спрашивает он. Камерой?
Подняв ладони к лицу, он соединяет пальцы кольцом, хотя я не понимаю, что он изображает.
Нет, говорю я.