Жа-бон? низкий голос мага дал петуха. Пуп говорил о Жабоне?
О Жаке или Жане, женщина изучала его бескровное лицо, ставшее совершенной восковой маской.
Всё-таки встретились! процедил он сквозь зубы.
Что? Медина заглянула сбоку. Ещё один неудачный трюк?
Иеронимус встал и отошёл к окну, за которым темнела махина дирижабля.
Когда же он успел? приложил пальцы ко лбу. Когда мы были в Берлине или в Цюрихе? Нет, дьявол! Наверно, тогда в Праге
Да кто такой этот Жабон?
Никто! его голос натянулся, превращаясь из баса в тенор. Моя бледная тень! Если он сжал кулачки и замолчал, двигая желваками.
Что, что? Медина смотрела с нескрываемым любопытством.
Ногус зашагал по кабинету, пиная что-то бесплотное.
И что же это за человек такой, она не сводила с него глаз, что так досаждает нашей знаменитости?
Маг посмотрел отсутствующим взглядом.
Это н-не человек выдавил, опускаясь на диван.
Вот так-так! А я всё думала, это ты не человек. То ты есть, то тебя нет, словно «Летучий гренландец». И откуда твой Жабон взялся? Ну же, расскажи свою историю!
Иеронимус глядел прямо перед собой.
Кажется, начал неровным голосом, мы были знакомы ещё перинатально.
Какая ещё Наталья? красотка поморщилась.
До рождения, Боже мой!
Да как это может быть? она подвинула стул, садясь напротив.
Я же говорил, в тебе нет музыки, пошутил маг мрачно. Может, может быть ещё и не такое.
Ну, и кто этот ужасный Жабон? Расскажи скорее!
Мы он сглотнул, вместе росли.
Вы, что, жили по соседству? Медина уставилась на капельку, выползшую на выпуклый, с глубокими залысинами, лоб.
Нет, он он первое слово прозвучало басом, второе тенором, третье дискантом. Он мой брат
Маг поднялся, прошёл к столику с графинами, плеснул в стакан с толстым дном, но так и не тронул.
Ты никогда не говорил, что у тебя есть брат, Медина повернулась в пол-оборота.
Сначала он был крохой, и я за ним ходил, как за своим младшим братом. Потом подрос, и я помогал ему во всём, а потом
Что, что потом?
Он перерос меня и стал старшим!
Вот так номер! усмехнулась красотка. Что, родным?
Да, убито выдохнул Иеронимус. Родным, родным, родным! повторил с горечью.
Но если вы родные братья, почему вас по-разному зовут?
Словно не слыша её слов, мужчина принялся ходить взад-вперёд по комнате, сжимая и разжимая худенькие кулачки.
Стоит мне только подумать о чём-то, Жабон уже это делает! Стоит куда-то пойти, Жабон уже маячит впереди на дороге! Стоит услышать музыку, а она уже урчит у него в желудке! Найдёшь что-то новое смеётся, что устарело Всё стоящее тут же забирает, даже самый ничтожный огонёк, искорку, и ему всё мало, мало, мало!
Он запрокинул голову, его руки не находили себе места.
Ну, ну, дальше, дальше! Медина с наслаждением наблюдала, как патрон корячится, стоя перед ней.
Ну, ну, дальше, дальше! Медина с наслаждением наблюдала, как патрон корячится, стоя перед ней.
Ногус с каким-то болезненным упоением продолжал свой монолог, где каждое слово играло в «классики» или скакало через ступеньку вверх-вниз, но до родного баса так и не опускалось.
У него какой-то дьявольский нюх, которого у меня нет. То он внутри меня, будто я его проглотил, то пожирает со всеми потрохами!
Ого, Медина хохотнула. Вы с вашим братцем прямо Отелло и Клеопатра!
Вертит мной, как вздумается, забирает всё по-настоящему ценное, а мне эти проклятые лимоны Я уже смотреть на них не могу, меня от них воротит, а они всюду, всюду, всюду!
А я думала, лимоны тебе нравятся, в её голосе слышалось разочарование. Да и кем бы ты без них был, кроликов из шляпы вытаскивал?
Иеронимус вспомнил, что он не один, отвернулся к окну и застыл, устремив взгляд на дирижабль.
Ну, удивил, Иероша! Медина отцепила игуану от портьеры. Давай, пожалуйся ещё, пусть мой малыш Карафа узнает, какой ты слизняк!
Не-ет, пробасил Ногус, сжимая кулачки. Хватит!
Ну и славно, она прижалась к ящерице щекой. Хоть голос к тебе вернулся.
Из лаборатории разнеслось переливчатое пение органа, приглушённое стенами и перекрытиями.
О, Мальбрук в поход собрался! красотка хохотнула. Похоже, пора и мне отчаливать.
Мелодия, сыгранная профессором, ушла в пространство, прокладывая маршрут нового путешествия. Якоб стремился прочь от людских душ и наметил для визита область ненаселённую, далёкую, затерянную в волнах эфирного океана. Незамысловатые души моллюсков, рыб и кораллов были ему ближе, нежели изощрённые в интригах и обманах сердца людей.
Генератор случайных нот зажужжал, перемещая внутреннее тело профессора в первый слой «пустоты», и он помчался, наводя трепет на сказочных обитателей, спешивших укрыться по своим легендам и сагам.
В глубине эфирных вод Пуп искал успокоение среди промытых океаном фантазий морских обитателей. Прохладные, отливающие чешуёй сельдей стаи грёз напоминали ему серебряную сень над пещерами мудрых пустынников. Может, и ему следовало стать отшельником, удалиться от людей и не терзать себя напрасными надеждами.
Меняя фокусное расстояние и частоту видения, Якоб пронзал мириады рыбьих грёз, вдохновляясь их полным покоем и бесстрастной созерцательностью. Никакой научной пользы такие гонки не имели, но сердечную боль требовалось как-то заглушить. В очередной раз став жертвой собственных иллюзий, он ни за что не хотел разочаровываться в любви. Потерять такую надежду значило перестать искать чудесное, сияющее крыло.