Гракх снова зажмурился и дунул сильнее, начиная небывалую дуэль духовой меди и дышащего железа, которое кололо, выскакивая то из одной, то из другой лохматой ноздри. И было неясно, что же это такое острый полоз, волос или голос самого тромбона, который, отражаясь от чудища, прихватывает его отвратительные черты и ранит сердечный слух.
Гракх снова зажмурился и дунул сильнее, начиная небывалую дуэль духовой меди и дышащего железа, которое кололо, выскакивая то из одной, то из другой лохматой ноздри. И было неясно, что же это такое острый полоз, волос или голос самого тромбона, который, отражаясь от чудища, прихватывает его отвратительные черты и ранит сердечный слух.
Музыкант перепрыгивал с одной оперы на другую и пытался всячески замести следы и увернуться от разящего взгляда меховых ноздрей. Но тот неизменно настигал, а ладони-блины, кругами жаря по сиротливой пустоте магазинчика, пытались прилепиться к кулисе и выдернуть её из тромбона.
Через некоторое время гонка утомила старика, дыхание сбилось, но он отважно наблюдал за происходящим через мундштук, ни на миг не отрывая его от губ. А видел он теперь следующее: блины всё же приклеили кулису, но выдёргивать её не стали, а облепили весь инструмент целиком, словно хотели стать блинчиками с тромбоном. И, как только их липкая, ноздреватая поверхность сомкнулась со всех сторон, внутри медного друга что-то булькнуло и перевернулось. А следом и прилавок вместе с нотами встал с ног на голову, но нотные листы на пол не упали, а свесились, зеленея на глазах.
«Вот это да! подумал Гракх, ощущая в мундштуке отчётливую кислятину лайма. Это ещё что за фокусы?»
Тут перевёрнутый бурдюк широко открыл кривой рот, всосал все горькие раздумья отца о сыне и даже не поморщился. А вот тромбон заревел по ослиному, захрипел, запищал, а потом и вовсе умолк. И в наступившей тишине раздался голос, который шёл из бурдючного чрева и плясал по лавочке от самого густого баса до неимоверной тонкости фальцета:
Где радуга, старик? Где ра-а-а-аду-у-у-га-а-а-а?! ревел голос, одним махом перепрыгивая шесть октав. Один конец зде-е-е-е-есь, а где другой? Где-е-е-е друго-о-о-о-ой?! пищал пронзительно.
Гракх понятия не имел, о какой радуге речь, но вступать в диалог с таким дьявольским диапазоном у него не было ни малейшего желания. Он всё ещё фехтовал, пытаясь заслониться от бурдючного лезвия, когда комната вернулась обратно на ноги и, постояв так пару мгновений, опять встала вверх тормашками. И старый музыкант присоединился к листам, гроздьями свисавшим с прилавка, беспомощно созерцая, как тромбон отрывается от его губ и превращается в лимон.
Всё, что происходило с любимым другом дальше, он видеть не мог, потому как тромбон-лимон стал сурдиной в гигантской граммофонной трубе, куда с грохотом и провалился. Совершив головокружительное путешествие по всем её извивам, тромбон-лимон совершенно избавился от сока и очутился в тёмной пещере, а может, это была и не пещера, потому что стенки её, огромные, ребристые и влажные, раздвинулись, словно грудная клетка кашалота, просвечивая между рёбер тёмно-рубиновым.
Све-е-е-ет! Да-а-а-айте све-е-е-е-ет!! Све-е-е-та-а-а ма-а-а-ало-о-о!!! послышался тяжкий, душераздирающий стон, за которым последовал долгий выдох. И что-то липкое закапало, а потом и вовсе потекло с потолка, заливая всё вокруг кромешной мглой.
Когда Гракх пришёл в себя, посетителя и след простыл. Тромбон по-прежнему был в его руках, но вместо привычного звучания отозвался издевательским писком игрушечной гармоники.
За окном, переговариваясь и посматривая в небо, толпой двигались люди. Гракх тоже вышел на улицу и заметил, что чёрная клякса дирижабля стёрлась без следа.
Карафа, переодетый в женское платье, и Гамнета шли с площади, где час назад исчез дирижабль. Председатель, прикрывая бороду цветастым платком, в ожидании поглядывал на родственника.
И долго ты будешь молчать? Ты увидел что-то или нет?
Я зажмурился, Гамнета избегал смотреть куда-либо, кроме своих сандалий. Ты же помнишь, что говорили о том несчастном.
Трус! бородач презрительно отвернулся.
А ты сам-то смотрел? обиделся Гамнета.
Ты глаза опекунской республики, я мозг. Ты смотришь и отправляешь мне сигнал!
Неужели, не проще показать этому циркачу, как кушает акула?
Нет, не проще! Его дирижабль умеет волшебно летать, исчезать и зарабатывать деньги, а Ничто только летать и улыбаться. В другой раз, когда я куплю тебе билет, гляди в оба!
Зачем ты хочешь от меня избавиться? жалобно произнёс Гамнета. Я тружусь с утра до вечера, уже забыл, как выглядит ненаглядная
Хоть в этом ты берёшь с меня пример!
Хоть в этом ты берёшь с меня пример!
Некоторое время оба шли молча.
Ты уже простил меня, брат? спросил Гамнета с надеждой. Ты же знаешь, я всегда делаю то, о чём ты просишь.
Не прошу, а приказываю! буркнул председатель. Кстати, что со сбором урожая?
Гамнета оживился:
Всё ценное я попросил отвезти маме в деревню.
Не попросил, а приказал! бородач оглянулся, придерживая платок у носа. Люди никогда не слушают, о чём их просят, вот приказ другое дело: всегда можно спросить и наказать.