Я не могу уделить вам больше тридцати минут. Приходите ко мне в аудиторию в пять тридцать. Поймите меня. Некоторые ученики быстро ужинают и возвращаются назад раньше времени, и в этом случае нам вряд ли удастся поговорить даже полчаса.
Прослонявшись некоторое время рядом с участком, где раньше стоял наш дом, я вошла в магазин сантехники. Хозяйка за пятьдесят в сиреневом стеганом джемпере сложила газету и подняла голову.
Чего изволите, дорогая?
Я уехала из этого города девочкой, и на местном диалекте говорили только родственники, поэтому, приехав сюда, я сразу почувствовала какое-то странное неудобство и грусть, когда незнакомые люди обращались ко мне как близкие.
Здесь раньше находился ханок Когда построили это здание?
Насколько я чувствовала неудобство и грусть, настолько и женщина, кажется, ощутила дистанцию между своим диалектом и моим сеульским произношением. Чисто по столичному она ответила:
Вы ищете кого-то, кто жил здесь раньше?
Не зная, что сказать, я ответила утвердительно.
Тот дом опустел в позапрошлом году. Там жила только одна бабушка, и она умерла. Дом был очень старый, такое жилье никому не сдать, поэтому сын снес его и построил вот эти временные помещения. Мы сняли их под магазин, но место совсем не проходное. Через два года срок договора закончится, и мы уйдем отсюда.
Я спросила, встречалась ли она с сыном умершей бабушки, и женщина ответила:
Да, я видела его, когда заключали договор. Говорят, он преподает на известных платных курсах. Но, должно быть, зарабатывает совсем немного, если сдает в аренду временную торговую площадь.
Выйдя из магазина, я долго шла по главной дороге и затем поймала такси. Приехала на курсы, о которых сказала женщина, и в рекламном проспекте среди фотографий нашла брата Тонхо. Это было несложно. С фамилией Кан значились только два преподавателя, и один из них выглядел моложе тридцати. С фотографии на меня смотрел человек средних лет в очках с толстыми стеклами, с проседью в волосах, в белой рубашке и темно-синем галстуке.
Извините, пожалуйста. Я думал пораньше закончить урок, но вышло наоборот. Садитесь, пожалуйста. Могу я предложить вам прохладительный напиток?
Я знал, что в нашем доме раньше жил учитель Тонхо.
Я даже не догадывался, что вы знаете о нашей семье.
Если честно, то я сильно переживал. Рассказывать мне особо нечего, вот сначала и решил, что нам незачем встречаться. Но потом подумал о матери, о том, как бы она повела себя, будь еще жива. Конечно, она бы встретилась с вами, не сомневаясь ни секунды. И без конца рассказывала бы о Тонхо, ничего не упуская. Тридцать лет она жила, думая только о нем. Однако я так не могу.
Разрешение? Да, конечно, разрешаю. Но взамен вы должны хорошо написать. Как следует. Напишите так, чтобы больше никто не мог оскорбить моего брата.
Всю ночь ворочаюсь в маленькой комнатке рядом с прихожей, лежа в постели, приготовленной младшим братом. Когда ненадолго засыпаю, возвращаюсь на ночную улицу перед теми частными курсами. Мимо меня пробегают уверенные в себе старшеклассники в том возрасте, которого пятнадцатилетний Тонхо не смог достичь. Вы должны написать так, чтобы больше никто не мог оскорбить моего брата. Я шагаю, положив правую руку на левую грудь, словно давлю на сердце. Посреди темной улицы смутно высвечиваются лица. Лица убитых людей. Лицо убийцы с пустыми глазами, вонзившего в мою грудь штык.
Я знал, что в нашем доме раньше жил учитель Тонхо.
Я даже не догадывался, что вы знаете о нашей семье.
Если честно, то я сильно переживал. Рассказывать мне особо нечего, вот сначала и решил, что нам незачем встречаться. Но потом подумал о матери, о том, как бы она повела себя, будь еще жива. Конечно, она бы встретилась с вами, не сомневаясь ни секунды. И без конца рассказывала бы о Тонхо, ничего не упуская. Тридцать лет она жила, думая только о нем. Однако я так не могу.
Разрешение? Да, конечно, разрешаю. Но взамен вы должны хорошо написать. Как следует. Напишите так, чтобы больше никто не мог оскорбить моего брата.
Всю ночь ворочаюсь в маленькой комнатке рядом с прихожей, лежа в постели, приготовленной младшим братом. Когда ненадолго засыпаю, возвращаюсь на ночную улицу перед теми частными курсами. Мимо меня пробегают уверенные в себе старшеклассники в том возрасте, которого пятнадцатилетний Тонхо не смог достичь. Вы должны написать так, чтобы больше никто не мог оскорбить моего брата. Я шагаю, положив правую руку на левую грудь, словно давлю на сердце. Посреди темной улицы смутно высвечиваются лица. Лица убитых людей. Лицо убийцы с пустыми глазами, вонзившего в мою грудь штык.
Когда мы играючи мерились силой пальцев ног, я всегда выигрывал.
Он с трудом выносил щекотку.
Стоило только коснуться его пальцев большим пальцем, как он начинал корчиться.
То ли ему было больно, когда я цеплял его пальцы своими, то ли щекотно, не знаю, но он хохотал, гримасничая и скаля зубы, а его уши и лоб становились красными.
Среди военных встречались как особо жестокие, так и совсем тихие нерешительные люди. Один из солдат, служивший в десантных войсках, на своей спине донес до больницы истекающего кровью человека, оставил его перед входом и тут же убежал. Некоторые солдаты при общей команде стрелять целились выше головы жертвы, чтобы не убить. В ряду солдат, которых выстроили и приказали хором петь военную песню перед трупами, лежащими у здания Управления провинции, нашлись смельчаки, до конца простоявшие молча. Камеры иностранных журналистов запечатлели этих солдат с плотно сжатыми губами.