Допустим, усмехнулась Смерть. И что с того?
Алесь с трудом подавил внезапное желание перекреститься.
Ставлю душу, выпалил он. Если проиграю, гореть ей вечно в аду.
Ставлю душу, выпалил он. Если проиграю, гореть ей вечно в аду.
Смерть задумалась. С минуту молчала, затем сказала:
У тебя и так немного шансов мимо него проскочить. Впрочем, такие вопросы решаю не я. Допустим, я соглашусь. Что же мне ставить?
Девчонку ставь, дерзко ответил Бабич. Играю душу против девчонки. В очко, в один удар. Устраивает?
Смерть вновь усмехнулась.
У меня редко выигрывают, сказала она. Мало кому это удавалось. Почти, считай, никому. Но, изволь, я подарю тебе шанс. Банкуй.
Бабич принялся тщательно тасовать колоду. Татуированные перстнями пальцы скользили вдоль торцов, врезая карты одна в одну, опробуя их, ощупывая. По неровности на рубашке Алесь подушками пальцев определил пикового туза, счесал вниз. За тузом последовал бубновый король.
Срежь, протянул Бабич колоду.
Смерть пожала плечами.
Мне нечем. Срезай сам.
Алесь подрезал. Не отрывая от Смерти взгляда, вслепую провел фальш-съем карты легли в руку в том же порядке, что и до срезки. Алесь стянул верхнюю, предъявил партнерше, рубашкой вверх опустил на траву. Стянул вторую, показал, уложил рядом с первой.
Еще.
Третья карта упала на траву рядом с товарками.
Себе.
Бабич заставил себя мобилизоваться. Сейчас от его ловкости зависело спроси его, он не сумел бы сказать что. Но больше, неизмеримо больше, чем пять лет назад, в бараке, когда играли на охранника.
Алесь передернул, нижняя карта скользнула наверх. Бабич открыл ее, не глядя, сбросил на траву. Вновь передернул, открыл вторую, сбросил.
Очко, объявил он.
Да? удивилась Смерть. Что ж, смотри мои.
Бабич рывком перевернул две черные семерки и шестерку червей.
Двадцать, осклабился он. Ваша не пляшет.
Смерть не ответила, и Алесь опустил глаза. С минуту он с ужасом разглядывал свои карты. Гордо задравшего бороду бубнового короля. И притулившуюся рядом с ним пиковую двойку.
Двенадцать очков, объявила Смерть. Ты проиграл, ступай.
У тебя тоже есть вопросы ко мне, старик? Или, может быть, просьбы?
Пракоп Лабань почесал пятерней в затылке.
Не по чину мне тебя спрашивать, сказал он. Тем паче просить.
Как знаешь, старик.
Лабань потупился, помялся с минуту. Затем решился.
Раз уж сама обратилась, бормотнул он. Василь, сынок мой, где он нынче?
Похоронка на Василя пришла на второй месяц от начала войны. А еще через три месяца не стало и Алевтины, не проснулась поутру. Лабань схоронил жену, на следующий день заколотил избу и ушел партизанить.
Василь был у них единственный. Поздний, тайком под образами у бога вымоленный. Хорошим парнем рос Василь, крепким, правильным. Школу закончил на одни пятерки, уехал в Ленинград, поступил там в политехнический. Большим человеком мог стать, инженером. Не случилось в тридцать седьмом пришла бумага: осужден к десяти годам за шпионаж и измену Родине. Старый Лабань едва тогда не рехнулся на допросах в НКВД. Однако вновь образа чудодейственные помогли амнистию Пракоп с Алевтиной Василю вымолили.
Забрала я твоего сына, старик, сказала Смерть. Два года тому, под Кингисеппом. Или ты не знал?
Как не знать. Я не то спрашиваю. Где он? Ну, там, наверху.
Вот оно что, протянула Смерть. То мне неизвестно, те дела мне не ведомы. Да и зачем тебе, скоро узнаешь сам.
Понимаешь, какое дело, Лабань вновь почесал в затылке. В тюрьме он сидел. Статья такая, что старик махнул рукой. Вот я и думаю: что, если он туда угодил, к вашим? Мы с ним тогда и не увидимся боле. Мне-то у вас делать нечего, грехов на мне нет. Но если так сталось, что у вас Василек, я б тогда старик замялся.
Что б ты тогда?
Я б тогда Завтрева, как меня заберешь, тоже к вам попросился.
Смерть поднялась. Пракоп Лабань встал на ноги вслед за ней.
Не волнуйся, старик, сказала Смерть, и голос ее на этот раз не был бесцветен, Лабаню почудилось в нем даже нечто сродни уважению. Я позабочусь, чтобы вы не разминулись. Поклонюсь кому надо.
Миронов проснулся в четыре утра ровно в то время, которое себе назначил. Привстал, огляделся, минут пять вслушивался в предутреннюю тишину. Затем бесшумно поднялся. Безошибочно нашел путь к гнутой березе, под которой было сложено снаряжение. Забрал рюкзак со съестным, закинул на спину. Прихватил флягу с водой, нацепил на пояс. Постоял с минуту и сторожкими шажками двинулся назад, к болоту. На востоке начинало светать, и Миронов ускорился. Добравшись до края топей, повернул на юг и двинул вдоль трясины, с каждым шагом всё быстрей и уверенней.
О скользкую, утопленную в мох корягу Миронов споткнулся, когда был уже в полукилометре от ночной стоянки. Не удержав равновесия, полетел на землю лицом вниз. Успел подставить локти, сгруппироваться и смягчить падение. Предательски зазвенела, шлепнув о камень, фляга. Миронов припал к земле и замер. По шее хлестануло внезапно острой болью. Подрывник мотнул головой, стряхивая источник боли, наверняка острый обломок сука или ветку. Отползающую под лесной выворотень черно-зеленую болотную гадюку он так и не увидел.