Инициатива в обострении конфликта обычно принадлежит жертве. В ее действиях, как правило, содержится прямая провокация агрессии либо в форме собственных агрессивных действий, либо в виде угроз, шантажа или иных проявлений враждебности. Это приводит к нарастанию эмоционального напряжения у субъектов преступлений, которые расценивают сложившуюся ситуацию как реально опасную, угрожающую их жизни или иным ведущим ценностям, не видят выхода из нее. В процессе конфликта их поведение начинает определяться влиянием аффективно насыщенной цели. Ее формирование исходно соотносится с основными мотивами личности, однако в ходе развертывания конфликтной ситуации при дальнейшей эскалации конфронтации и невозможности достижения этой цели предполагавшимися ранее недеструктивными методами она на высоте эмоциональной вспышки приобретает сверхзначимый характер, автономизируется, происходит смещение мотива на цель. При этом нарушается операциональное обеспечение поставленной цели, селективность выбора средств и способов ее достижения, они носят полевой, зачастую аварийный, крайне деструктивный характер. Сознание субъекта в описываемом состоянии отличается выраженной суженностью, фиксацией на аффектогенном объекте, причем значительное число элементов ситуации, не связанных непосредственно с объектом, выпадает из поля восприятия.
В результате существенно нарушается способность к целостному осмыслению и оценке ситуации, резко ухудшается качество контроля за своими действиями и прогноз их возможных последствий. Можно сказать, что несмотря на относительную внешнюю упорядоченность активности субъекта, она носит исключительно полевой характер. Исходно мотиво и целесообразная деятельность, направленная на преодоление конфликта, в процессе конфронтации и при острой фрустрации на фоне эмоционального возбуждения утрачивает внутреннюю интеграцию и согласованность составляющих ее звеньев. Криминальное поведение организовывается уже только аффективно обусловленной целью с выпадением этапа планирования и неадекватным операциональным обеспечением.
Это позволяет сделать вывод о том, что имеет место не столько мотивосообразная деятельность, сколько относительно упорядоченные действия, релевантные не мотиву, а аффективно насыщенной цели. Регуляция этих действий осуществляется механизмами не личностного уровня, а иерархически более низкого индивидуального.
На наш взгляд, верна позиция Б. В. Сидорова, утверждающего, что «аффектированный вид умысла является в то же время частным проявлением прямого умысла. Он имеет признаки прямого, неопределенного и неконкретизированного или альтернативного умысла»[299].
Действительно, сознательный контроль человека в состоянии аффекта не исключается, а лишь уменьшается. Лицо осознает характер своих действий. Осознание же чего-либо означает возникновение в сознании того или иного представления о социальном содержании объективной действительности. «Человек осознает то, что воспринимает, когда понимает смысл воспринимаемого в контексте реальных событий, когда он учитывает возможные последствия своих поступков»[300].
Предвидение общественно опасных последствий носит различную степень определенности: лицо может предвидеть возможность или неизбежность этих последствий. «Неизбежность» в русском языке означает «неотвратимость, то, чего невозможно избежать или предотвратить»[301]. Однако, принимая во внимание, что предвидение является психическим отражением будущего, следует согласиться с мнением тех ученых, которые утверждают, что «опережающее отражение всегда вероятностно по своему характеру и обусловливается как стохастической природой окружающего материального мира, так и ограниченными возможностями прогностического аппарата живых систем»[302]. Именно поэтому акцент на предвидении неизбежности тех или иных последствий может привести к игнорированию любых вероятностных отклонений и к безнаказанности многих преступников.
Действительно, в состоянии аффекта виновный недостаточно ясно осознает значение своих действий, он предвидит возможность наступления последствий, но предвидение это носит общий характер. Однако этого вполне достаточно, чтобы говорить о наличии интеллектуальной стороны прямого умысла.
Действительно, в состоянии аффекта виновный недостаточно ясно осознает значение своих действий, он предвидит возможность наступления последствий, но предвидение это носит общий характер. Однако этого вполне достаточно, чтобы говорить о наличии интеллектуальной стороны прямого умысла.
Что же касается волевых моментов, то в состоянии аффекта они присутствуют в виде желания причинить жертве зло, проучить ее. «Виновный, находясь в состоянии аффекта, принимает определенное волевое усилие для выполнения каких-либо преступных действий, не только предвидит, но и желает причинить потерпевшему вред. Суть, тем не менее, в том, что этот вред не всегда конкретизируется относительно конечного результата посягательства на жизнь и здоровье потерпевшего»[303]. С этой точкой зрения трудно не согласиться.
Волевой момент умысла аффектированных преступлений заключается в желании совершить преступные действия, находя известное облегчение или удовлетворение в самом факте нанесения ударов или ранений за несправедливо причиненную обиду.