До последней минуты в суете сборов она ни разу не вспомнила о доме, а вспомнив, затосковала, горько, без слез. Ей живо представилось, как мать придет с передачей, а ей скажут:
Выбыла на этап!
Куда же? похолодев, спросит мать.
Неизвестно!
А если и известно, то не скажут. Там не церемонятся. И пойдет она, обливаясь слезами, ожидая, когда станет известно, где скитается ее единственная дочь.
Но гудяще-снующая камера не располагала к слезливым размышлениям. Заключенные, объявленные в списке на этап, метались по камере, отыскивая свои ложки, кружки, расчески и прочие убогие пожитки. Остающиеся поспешно прятали свое, чтоб ненароком не прихватили отъезжающие. Роза с мрачным видом сворачивала самокрутку и смотрела, как Надя коленом запихивает в холщевый мешок свое немудреное барахлишко.
Говорю тебе, херовину ты затеяла, пробасила она и глубоко затянулась.
Наверное, только теперь поздно! Изменить ничего нельзя.
Можно! Смастерить мастырку и закосить. Да ведь ты не захочешь, с сожалением сказала Роза.
Потом она обернулась в свой закуток и позвала:
Муха! На цырлах!
Тотчас к ним подскочила молодая блатнячка с хитрыми, вороватыми глазенками, которые она с ходу запустила в Надин мешок.
Ну, ты! перехватив ее взгляд, отстранила ее рукой Роза.
Я вот чего! Тебя тоже на этап вызвали. Присматривай за артисткой, чтоб все в ажуре было.
Шестерить не стану, пусть не надеется, бойко отбрила Муха.
Да кто тебя просит шестерить, дура! Я говорю, помоги ей, она по первой, многого не знает, что и как! Человеком надо быть! угрожающе повысила голос Роза.
Человеком? Это хоть сто порций! оживилась Муха. Это всегда пожалуйста!
И вот еще; коли где встретишь Короля, скажи ему, если он, подлина и дальше пошел уже совсем нецензурный разговор.
Надя поморщилась и отвернулась.
Привыкай, другого не будет, недобро сказала Роза и отошла.
Говори, чего помочь? предложила Муха.
Тебя как звать-то? спросила Надя.
Звать? Меня? удивилась Муха. Ну, Зойка, а что?
Ничего, просто имя у тебя ведь есть.
Смотрю, вещей у тебя много, давай помогу нести. «Далеко занесешь, не найду!» подумала Надя, умудренная горьким опытом, но обижать Муху не хотела и сказала:
Смотрю, вещей у тебя много, давай помогу нести. «Далеко занесешь, не найду!» подумала Надя, умудренная горьким опытом, но обижать Муху не хотела и сказала:
Спасибо, тут не тяжело, сама справлюсь. Где-то в углу слышно было глухое рыданье.
Кто это так плачет? встревожено спросила Надя.
А, контрики! Мать с дочерью разлучают, одна на этап идет, вот и ревут обе. Да черт с ними! Фашистки!
Почему это они фашистки? Не поверила Надя.
Потому против Советской власти, вот почему, безапелляционно заявила Муха. Статья у обеих какая? Пятьдесят восьмая, первый пункт, самая расфашистская статья, и жалеть их нечего.
Но хоть и были они «контрики», против Советской власти, Надя в душе все же очень пожалела их. Ей представилось, что на месте этих двоих оказалась бы она со своей матерью. Каково было бы им? А, может быть, это ошибка и они вовсе не против нашей власти? Какая же им власть нужна?
Не все события одинаково хорошо удержались в Надиной памяти, они как-бы выпали из ее сознания, потерялись. Плохо помнила она, в частности, как очутились этапники с пересылки у столыпинских вагонов? Смутно запомнилось ей, что колонна их, не менее сотни человек, долго, до полного изнеможения, шагала, спотыкаясь о шпалы, подгоняемая окриками конвоиров и свирепым лаем собак, пока не остановилась у бесконечно длинного состава. Обремененные вещами, и пожилые, едва ползли. Рядом с ней вконец охромевшая, ковыляла в лаковых лодочках космополитка Соболь и бойкая Муха. Четыре конвоира с одной стороны и четыре с другой, с немецкими овчарками, с автоматами наперевес гнали, хуже чем немцев по Москве, обессиливших женщин, окриками «Давай, давай!», «шевелись быстрей!», «подтянись!»
«Как хорошо, когда мало вещей!» Надя, подвигала спиной, за которой висел нетяжелый мешок.
Наконец последние, едва волоча ноги, подошли к общему строю, и два конвойных встали в голове колонны, а начальник неожиданно высоким, срывающимся на фальцет голосом, заорал:
Всем слушать мою команду! Разобраться на пятерки, встать лицом к эшелону! Быстрей, быстрей!
Когда этапники разобрались на пятерки, конвоиры с двух сторон дважды просчитали людей, и начальник конвоя скомандовал:
Первая пятерка, ко второму вагону бегом, арш! Вторая пятерка туда же бегом, арш!
Надя с Мухой и космополиткой угодили в 3-й вагон, где уже в коридоре их ожидали очередные охранники. Столыпинский вагон отличался от обычного, купейного, только тем, что вместо перегородки, отделяющей коридор от полок, была крупная решетка из стальных прутьев. В этой решетчатой стене были тяжелые, тоже решетчатые двери. На окнах решетка помельче, и уже совсем мелкой решеточкой были прикрыты лампочки в коридоре и клетках. Вагон оказался наполовину заселен.
«Точно как мартышки в зоопарке», невесело подумала Надя, увидав, как прильнули к прутьям подернутые желтизной лица женщин.
Откуда этап? интересовались они.
Надя повернулась, чтоб ответить, да не успела, как получила чувствительный толчок прикладом по спине.