Риттер остановился и понял, что до дома осталось всего пара кварталов. Перед глазами была площадь с памятником пролетарскому вождю. И родной суд. Завтра Риттер будет просить об отставке. Но сейчас он должен решить, что скажет Софьюшке.
Он лишь успел вставить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась. Тревожные глаза, немой вопрос.
Все не так плохо, хохотнул Риттер, отводя взгляд.
Не поверила! Вопрос сменился укором.
Можно операцию протянул неуверенно.
Да? Где? Ты согласился? в голосе надежда.
Софьюшка, не хочу оставшиеся два года по больницам шарахаться, сказал умоляюще.
Два года! отозвалась эхом, обреченно.
Только не хорони меня сегодня, почти приказал, страдая, что повышает на нее голос.
Так, Риттер! Мы будем верить.
Мы?
Поедем в Бостон. В клинику к Максу.
Это к мужу твоему? Нет!
Я звонила, он ждет в следующем месяце. Но раз времени нет, сейчас перезвоню. Летим завтра. Или как получится.
Софья, не дури. Там ничего нового не скажут.
А умирать тебе позволить не дурость? Она наконец расплакалась.
Грохот за спиной заставил его вздрогнуть.
Саша! Няня! Вызывай «Скорую», Соня первой догадалась, что произошло: сквозь слезы она заметила, как Полина показалась в дверях кухни, а потом резко пропала из поля зрения.
Риттер обернулся, все еще боясь поверить. Он так не хотел, чтобы она знала! Отъезд ее любимицы, возвращение Софьи, и крепкая еще няня сильно сдала.
Он кинулся к лежащей на полу Полине.
На ее лице жили лишь глаза. Няня пыталась что-то ему сказать, из последних сил кося взгляд в сторону. Он проследил за ее взглядом и догадался, что та указывает на дверь своей комнаты.
Что? Что-то нужно? Лучше не напрягайся, сейчас я тебя в больницу
Взгляд Полины стал испуганным.
Тебе что-то дать? он подложил ей под голову принесенную Софьей подушку.
Полина прикрыла веки.
Из твоего комода? Риттер ринулся в комнату и начал выдвигать один ящик за другим, вынимая вещи и поочередно показывая их Полине. Он даже не смотрел, что вынимал. Он лишь следил за ее взглядом. Вдруг Полина часто-часто заморгала. Риттер посмотрел, что он в тот момент держал в руке. Плотный большой конверт с неровной надписью на нем: «Александру Риттеру».
Это? Мне?
Опять прикрытые веки и умиротворение на лице.
До больницы ее не довезли. Лишь когда они с Софьей вернулись домой, Риттер понял, как устал. И как устала она. «Мы не молоды. Сколько ни кувыркайся в постели, это не возвращение в юность. Это только лишь попытка убежать от старости», подумал он.
Пока Софья готовила чай на кухне, Риттер решил распечатать конверт. Первым на стол выпало свидетельство о рождении старого образца. Он открыл корочки и поначалу несколько раз читал только фамилию и имя. Свою фамилию и свое имя. И год рождения, месяц, и число. Все было его. И отец был его. А в графе «Мать» стояло незнакомое имя. То есть он, конечно, знал, кто такая Полина Тихоновна Пчелкина. Он знал ее всю жизнь. И она всего час назад была еще жива.
Пойдем пить чай, Саша. Я плеснула в чашки немного коньяку, ты не против? Софья обняла его за плечи.
Она моя мать. Он беспомощно посмотрел на нее.
Кто?!
Риттер молча потянул Софье свидетельство и листок, исписанный мелким почерком. «Прости меня, сынок. Единственное, что я могла, быть с тобой рядом» бросились в глаза неровные строчки.
Пойдем пить чай, Саша. Я плеснула в чашки немного коньяку, ты не против? Софья обняла его за плечи.
Она моя мать. Он беспомощно посмотрел на нее.
Кто?!
Риттер молча потянул Софье свидетельство и листок, исписанный мелким почерком. «Прости меня, сынок. Единственное, что я могла, быть с тобой рядом» бросились в глаза неровные строчки.
Глава 23
Шляхтин ненавидел жену и не любил Зинаиду. Он полностью игнорировал одну, но спал с другой. А хотелось еще чего-то такого. Неправда, что мужчины не мечтают о романтике. Просто вслух стыдно, а не вслух что толку-то? То, что он признается в этом себе уже подвиг. Где бы еще эту романтику достать? Кто бы пришел и объяснил толком, отчего неймется-то?
Неправильное он слово подобрал для своих хотений. Букеты, подарки, заморские путешествия об этом, кажется, мечтают все женщины? Проходили, знаем таких! Более не нужно. И на пальцах не объяснишь, о ком грезится! Какой-то очень размытый образ женщины рядом, ее дыхание возле уха, переплетенные руки, запах от макушки такая она маленькая! и томление души. И отпускать не хочется, и в постель тащить страшно это уже шаг! После него чувство собственника. А то, первое, томление уйдет, растает. И начнешь вновь мечтать! И так без конца! И плещется что-то в ее глазах. Наверное, то пресловутое счастье. И чувствуешь ответную влагу под своими блаженно прикрытыми веками
Самолет мягко тюкнулся в покрытие взлетной полосы, и пассажиры разом загудели. До этого молчали все, ожидая благополучного приземления. Шляхтин огляделся в поисках знакомых лиц. Кивнув одному, сталкивались где-то пару раз, он вдруг задержал взгляд на женщине, никак не вписывающейся в общий антураж. Небрежно зачесанные волосы с неприкрытой сединой, вязаная кофта времен обилия коммуналок и юбка почти до пола. Туфли без намека на каблук, тапочки даже, видимо, были удобны хозяйке, не следившей за модой. Среди пиджаков и элегантных деловых платьев все это смотрелось экзотикой. Женщина подняла руку достать сумку с верхней полки, но маленький рост и отсутствие каблуков сыграли свою роль: зацепив слегка ручку ридикюля, она уронила его в проход между сиденьями. И вот чудо сразу несколько мужчин разного возраста бросились на помощь. И вот уж совсем чудо Шляхтин оказался самым проворным. Подавая ей потрепанную не менее туфель сумку, Шляхтин скользнул взглядом по ее лицу, задержался на глазах и обомлел. «Ведьма», пронеслось в воспалившемся разом мозгу, и он пропал. Отпустив ее ответный взгляд, он смог заставить себя оглянуться: рядом с потерянным видом млело еще несколько мужских особей.