Вдруг Яра засмеялась, сообразив: да ведь она и будет той Зарей-Зареницей, за которой все те «светлые князья» пришли из-за тридевяти земель!
Но узнают ли они ее? И не в том ли хитрость Толкун-Бабы, чтобы испытать догадливость отроков?
Что ты веселишься? Дорогоча ревниво покосилась на нее.
Полезем с тобой на дуб! Яра весело толкнула ее локтем. Пусть-ка эти удальцы нас оттуда снимут!
Утром, пока одевались, к Бересту подошел Далята.
Слышь Я помню, видел у тебя сорочку хорошую
Ну? Берест сразу понял, о какой сорочке товарищ говорит, и нахмурился.
О той, которую ему сшила в Плеснеске Летава, внучка бабы Бегляны, и вручила вместе с «счастьем-долей», когда Коловеева дружина покидала землю бужан. Сорочка была очень красивая: беленого льна, с красивой вышивкой красной нитью вокруг шеи, вдоль разреза на груди, по краям рукавов и подолу. Искусная работа, и вид нарядный. У Бреста сердце щемило при виде нее когда-то мать однажды разбила укладку и он приметил там очень похожую сорочку. Для свадьбы ему приготовила, да не судьба оказалась Нарочно он ее никому не показывал, Далята как-то сам увидел в пожитках. Вся их жизнь бродячая проходила будто на ладони друг у друга, тут иголки не утаишь.
Слышь Далята пребывал в смущении, совершенно ему не свойственном. Ты сам-то не носишь одолжил бы ты мне ее, а? Для игрищ? А то стыдно: вроде решили за меня княжью дочку сватать, а одет я, как холоп последний.
За полгода Коловеевы отроки пообносились, и нарядных дорогих вещей, кроме добычи из Перезванца, ни у кого не осталось. Сорочки свои они стирали в реках, и те приобретали грязно-серый цвет.
У тебя сукман есть, напомнил Берест. С псом крылатым.
За отвагу при взятии перезванской твержи Коловей выделил Бересту и Даляте по хазарскому кафтану с шелковой отделкой: у Даляты на груди красовались звери, вроде псов, только с крыльями, а у Береста и вовсе не пойми кто вроде свиньи, только с ушами больше головы.
Так то русский сукман, хазарский, леший разбери, тьфу! Куда я в нем на велик-день пойду, на Купалии? Боги обидятся, удачи не дадут. А твоя сорочка же и сшита на удачу. В ней будет мне счастье.
Она на мою удачу сшита.
Разве мы с тобой не братья ныне? Одна у нас удача! Я одолею и ты будешь в чести.
Может, Берест сам к Благожитовой дочке свататься хочет? вступил Мышица. А ты его удачу перенять норовишь! Если ты сын воеводский, то теперь все тебе одному, да?
Что ты выдумал, пустолай! напустился на него Далята. Я разве набивался? Коловей так решил! Потому что мой отец в славе был. А я и не хочу вовсе. Что мне в той дочке? Может, она страшная, как медведица!
Не хочу я ни к кому свататься! одновременно воскликнул Берест. Очень мне надо было!
У него и так невеста есть! добавил Далята.
Она мне не невеста!
Ну, как знаешь. Так чего не дашь? Осрамимся мы, древляне, перед всеми женихами! Далята вздохнул. Жировит небось нарядный явится, что твой змей-летавец в золотой чешуе!
Да ладно, бери, вздохнул Берест. Одна у нас дорожка, одна доля-счастье.
Шаря под лежанкой в поисках своего короба, Берест старался отогнать сожаление. Сам не до конца понимал, почему жаль сорочки он ее и не надел еще ни разу, случая не было. Но потом понял: из всех его скудных пожитков это была единственная вещь, сделанная женщиной именно для него, сшитая с мыслями о нем. В былые годы до прошлой осени каждая ниточка на нем была спрядена материнскими руками, каждый стежок сделан с пожеланиями ему, старшему сыну, лучшей доли. В тот день, когда погиб Малин, Берест ушел оттуда в рубахе и портах. На тот свет людям больше с собой дают пожитков, чем он смог унести из родного дома. Даже гребешка своего не было. С тех пор ему собрали кое-что добрые люди главным образом там же, в Плеснеске. Но все это было чужое. И хотя он и сейчас не мог придумать, по какому поводу надел бы сорочку Летавы, отдавать ее так же жалко, как если то был бы поминок от покойной матери.
Отдай уж! попросил за Даляту Мышица. Вот раздобудет он княжью дочь, тогда и нам всем сорочек нашьет хороших, да, Величарович?
Дали бы боги нам счастья а все, что мое, то и ваше будет, братья! Далята обнял за плечи их обоих одновременно, и стали они, будто Змей Горыныч с тремя русоволосыми растрепанными головами.
Правда, Даляте счастья надо, подумал Берест, роясь в коробе и отыскивая сорочку, завернутую в старый рушник и уложенную на самое дно. В тот день, когда в битве на волоке раздобыли голову Святослава киевского, все ликовали, а они с Далятой поругались. Далята рассказывал, как чуть было не разрубил пополам Свенельдича-младшего, да из-за сползшего на глаза шлема плохо видел и не сумел рассчитать удар.
«Так это ты был! орал на него Берест, от негодования изменивший привычной сдержанности. Я слышу, ломится кто-то, ревет, как медведь на случке, а это ты! Я так примерился хорошо, в подмышку ему, еще бы миг и был бы он у меня на копье! А ты навалился, сбил мне его из-под удара, сам не взял и мне не дал! Загубил все дело!»
«Да ладно, примирительно бормотал Далята. Кабы не шлем этот клятый я бы сам взял. Не свезло малость. Чего сам-то орешь, как медведь? Может, ты еще и заколол его потом, на земле».