Берест и сам на это надеялся последний его удар прошел не впустую, Лют мог быть если не убит, то тяжело ранен. Но проверить было нельзя с того дня у них не имелось никаких вестей из Киева. Так или иначе, в том бою повезло ему все же больше, чем Даляте.
Может, и правда сорочка помогает, думал он, глядя, как довольный Далята расправляет ее и прикладывает к себе. Ведь ни в Перезванце, ни на волоке Берест не получил даже легкой раны и выходил невредимым из любой зарубы. Пусть теперь Даляте повезет.
Вы же пойдете со мной? Далята глянул сперва на Береста, потом на Мышицу.
А как же! обрадовался Мышица.
Нам-то чего? одновременно ответил Берест. Нам невест не искать.
Да ты подумай! Далята толкнул его ладонью в грудь. Вдруг мне свезет, добуду Благожитову дочь. Тогда всем вам по невесте тоже сыщу. Что ж я буду за князь, если братьям моим по девке не раздобуду!
Истовое слово! поддержал Мышица. Я себе тоже пригляжу какую-нибудь Хоть худым-худеньку, да белым-беленьку
Берест двинул бровями, выражая молчаливое недоверие.
А за твоей съездим! обнадежил Далята и хлопнул его по спине.
Одевшись, умывшись и причесавшись с непривычной тщательностью, древляне стали ждать. Впервые в жизни каждый из них встречал Купалии не дома, не на привычной поляне, где еще деды и прадеды в этот день складывали высокий костер, воздавая честь солнцу в миг его наибольшей силы. Век за веком все шло одним и тем же порядком; каждый знал, что совершает те же действия, какие совершал его прадед в такие же дни, и эта повторяющаяся неизменность служила цепью, объединяющей ныне живущих и умерших, земное и небесное. Мироздание маличей из Малина было устойчивым и прочным, простирающимся в бесконечность во все стороны. Внуки своих дедов хорошо знали, где они и где окружающий мир. Это знание веками передавалось по наследству и само уже стало незыблемым, как небо и земля. Но вот Берест утратил дом, сорвался с места, и теперь весь мир для него мчался неведомо куда, как обезумевший лось сквозь чащу. Не верилось, что его смогут удержать эти три столба идолы Хотимирля. Цепь рода маличей порвалась, и Бересту было странно, что здесь, у дреговичей, солнце по-старому совершает положенный круг.
Как у нас-то теперь? пробормотал Берест, вспоминая Малинский городец, где его деды лет двести встречали солнце. Вышел ли хоть кто-нибудь
И покачал головой: некому в Малине нынче круги водить. Нету в нем больше живых людей. И теперь вот дреговичи тащат какие-то бревна из клети, чего-то ладят посреди площадки меж обчин тоже будут богов молить. Выйдет ли толк?
А на лугу уже задорно звучал низкий голос рожка, резковатый перебор трехструнного смыка звали на пляску. Песни здесь пели не те, что на Уже, и Далята разбирал только обычное «Купала, ой, Купалочка». Но что за важность слова? Пронзительные и протяжные, женские голоса летели ввысь и вширь, невидимыми нитями сшивая зримые и незримые части мира. Каждому отведено сделать свои стежки в этой огромной, всеобщей работе рода человеческого мужам и женам, молодым и зрелым, детям и старикам. Пятилетнее чадо весенним днем бегает с соломенным жаворонком на палочке, седая бабка шепчет оберег, склоняясь во тьме при лучине каждый творит свою ворожбу, укрепляя и поддерживая равновесие всемирья. Чем важнее праздник, тем больше народу в него вовлечено. А два рубежа, где одолевают друг друга тьма и свет, зимний солоноворот и летнее солнцестояние две главные опоры годового круга, и над их укреплением ежегодно трудятся все, от мала до велика. И пусть на лугу раздается лишь бесконечно повторяемое «Ой раным-рано» дело не в словах. Дело в том, чтобы увлечь землю-мать петь вместе с дочерями ее.
И покачал головой: некому в Малине нынче круги водить. Нету в нем больше живых людей. И теперь вот дреговичи тащат какие-то бревна из клети, чего-то ладят посреди площадки меж обчин тоже будут богов молить. Выйдет ли толк?
А на лугу уже задорно звучал низкий голос рожка, резковатый перебор трехструнного смыка звали на пляску. Песни здесь пели не те, что на Уже, и Далята разбирал только обычное «Купала, ой, Купалочка». Но что за важность слова? Пронзительные и протяжные, женские голоса летели ввысь и вширь, невидимыми нитями сшивая зримые и незримые части мира. Каждому отведено сделать свои стежки в этой огромной, всеобщей работе рода человеческого мужам и женам, молодым и зрелым, детям и старикам. Пятилетнее чадо весенним днем бегает с соломенным жаворонком на палочке, седая бабка шепчет оберег, склоняясь во тьме при лучине каждый творит свою ворожбу, укрепляя и поддерживая равновесие всемирья. Чем важнее праздник, тем больше народу в него вовлечено. А два рубежа, где одолевают друг друга тьма и свет, зимний солоноворот и летнее солнцестояние две главные опоры годового круга, и над их укреплением ежегодно трудятся все, от мала до велика. И пусть на лугу раздается лишь бесконечно повторяемое «Ой раным-рано» дело не в словах. Дело в том, чтобы увлечь землю-мать петь вместе с дочерями ее.
Веселый и торжественный дух празднества захватывал и древлян: подъем и неловкость, смесь радостных и тревожных ожиданий. Лишившись всего, они уже привыкли жить как звери, хуже волков без дома, без пары и потомства. А тут вдруг речь зашла о свадьбе, и Далята, почти самый непримиримый из них, оказался чуть ли не женихом. Да кого княжеской дочки! В былые года ему и на ум не пришло бы искать невесту в Хотимирле. Как и Бересту, родители ему присмотрели бы кого-нибудь поближе к дому. Попроще: тогда ведь и он был всего лишь пятым сыном одного из бояр деревских. Война все изменила: многое отняла, но кое-чем и одарила.