Как это может быть? Он ведь наш современник. А слово в пушкинской рукописи.
В том-то и дело!
Я с вами! пискнула Мария Папер. Мне как поэтке полезно наблюдать чувственность Александра Ивановича.
Обернувшись на поэтку, Розанов всплеснул кистями рук:
Мария Яковлевна, как вы подобную тяжесть с собой таскаете? Переплёт ведь заключает тысячу с лишком страниц. Александр Иваныч, помогите барышне.
Я сама справлюсь, предупредила Папер.
У вас пальчики побелели. Как вы их только не повредили. Покажу, как правильно, вкрадчиво начал Тиняков. В переплёт не вцепляйтесь суставчики сорвёте. И снизу не подхватывайте так только ноготочки свои отдавите. Вы ладошками сжимайте бока книги и таким способом перемещайте. Обложка шершавая не выскользнет
Откуда вы умеете?
Доводилось с крючниками зарабатывать копейку, тоном всё изведавшего человека ответил проклятый поэт.
Скользнув взглядом по Тинякову, Розанов нахмурился:
А где ваша трость?
Оставил, чтоб стёклышко не разбить. Вы не спешите ругаться, у меня вот что для Николая Карамышева есть, он зашарил в кармане брюк и вытянул подвешенную внутри штанины перехваченную железными кольцами палку. Я хоть уже не купец, но безмен у меня всегда с собой, хищно улыбнулся проклятый поэт.
Первая же трактирная вывеска возбудила неподдельный интерес изрядно проголодавшейся компании.
Мы ведь вышли из дому, забыв поужинать, страдальчески изрёк Боря.
Розанов не менее брезгливо сморщился:
Как это вам не противно есть в зале, полной неизвестного вам люда? Бог знает что это за персоны. Быть может, одержимые французским пороком или французской же болезнью господа. Обонять фимиам различных кушаний, уже не говоря о портящем атмосферу табачном чаде. Вы кушаете бланманже, а из соседнего прибора слышится запах рыбы! Половой отравить способен, наконец!
Тиняков ответил скептическим взглядом, Боря Бугаев убежал в трактир ещё на середине сентенции, и даже Вольский слушал в вполуха.
Я буду вас на тумбе ожидать, пообещал Розанов.
Спустя полчаса, приятели вышли из трактира, повеселевшие и зарозовевшие.
Где Василий Васильевич? дико заозирался Боря Бугаев. Неужто похитили?
Розанов засеменил к друзьям через улицу, с крыльца дорогого ресторана, вытирая платочком жирно поблёскивающие губы:
Зашёл попросить стакан воды.
Петербургская сторона, безфонарная, неприютная, даже более сырая, чем прочие городские кварталы Дом с нужным номером встретил их незапертой входной дверью. Декаденты тихо, вприглядку, прошли по заброшенным комнатам, пробуя двери.
Спустя полчаса, приятели вышли из трактира, повеселевшие и зарозовевшие.
Где Василий Васильевич? дико заозирался Боря Бугаев. Неужто похитили?
Розанов засеменил к друзьям через улицу, с крыльца дорогого ресторана, вытирая платочком жирно поблёскивающие губы:
Зашёл попросить стакан воды.
Петербургская сторона, безфонарная, неприютная, даже более сырая, чем прочие городские кварталы Дом с нужным номером встретил их незапертой входной дверью. Декаденты тихо, вприглядку, прошли по заброшенным комнатам, пробуя двери.
Посреди очередной комнатёнки на салфетке лежали рукописные листы. Розанов кинулся к ним, а следом и остальные.
Позади захлопнулась дверь.
На приманку!.. Заперли! с досадой бросил Василий Васильевич.
Комната не была сквозной, иного пути наружу не имелось.
Спустя несколько времени в дымоходе послышался грохот и в камин, подняв облако золы, рухнул шипящий и брызжущий искрами предмет. Тиняков тотчас заслонил собой поэтку. Боря приготовился уйти в медитацию, и только одним глазком подглядывал, что будет? Меньшевик быстро подошёл к бомбе, склонился и выдернул фитиль.
Что за merde? Кто это сконструировал? Дилетант!.. В технике ничего не понимает. За такое руки отрывают. Вольский отодрал крышку бомбы и стал копаться в корпусе: Женщина, что ли, машинку снаряжала? Тут дымовая шашка вместо динамита!
Попытки освободиться не увенчались успехом. Выламывая дверь, Тиняков ушиб ключицу и поручил себя рукам поэтки, которая сказалась умеющей вправлять кости. Вольский перепачкался извёсткой, пытаясь добраться до высоко прорезанного в стене оконца. Только Борю ничего как будто не трогало. Оставалось ждать спасения извне.
День клонился к вечеру, высоко прорезанное в стене окошко уже не давало достаточно света.
У меня как раз огарок недоеденный, сказал проклятый поэт. Ссудите спичками?
Бугаев протянул коробок:
Последняя. Вы как хотите досуг занимайте, а я устал! Утро вечера мудренее, он расстелил пальто и лёг лицом к стене.
Три поэта собрались
Я не поэт, напомнила Папер.
под одной крышей, проворчал Василий Васильевич. Это невыносимо! Того и гляди: затеют стихи читать, а у меня ваты под рукою не окажется.
Раз нет у вас ваты, воспользуюсь моментом, вступил Тиняков. «Я до конца презираю истину, совесть и честь», начал он надменным голосом.
Зря вы это написали. Я-то понимаю, что вы о парадных ценностях Но ведь найдутся такие, что за чистую монету примут. Будут декламировать и хлопать. Ещё и назовутся Дайте подумать. Вот вы сегодня в картузе Манерничающие картузники!
И я, и я прочту, запищала Папер. «Я растоптанная лилия, осквернённый Божий храм»