Маклаков не принимал русский либерализм в его кадетской форме. «Порочным» он признавал неверие кадетов в эволюцию самодержавия при всех его несовершенствах и ошибках, подлинной считал правую октябристскую либеральную оппозицию, к которой принадлежал и сам. Либерализм должен угрозой революции побуждать власть идти на уступки, воплощать в себе те идеи, которые могли остановить революцию. Реформирование России, по Маклакову, должно осуществляться прочным и конструктивным союзом власти и общественности; русский либерализм не захотел соединиться со старым порядком против революции[183]. «Либерализм победил феодальный консерватизм, писал он, но сам создал врагов, которые его в конце концов задушили». Это определялось, по его мнению, походом против личности, ее свободы и права, идолопоклонничеством перед коллективом, вменением государству не охранять права личности, а «принудительно осуществлять справедливость в общественных отношениях». В этом Маклаков усматривал «зародыш будущего коммунизма»[184].
В обязанность государства теперь входила защита бедных против богатых, а затем утвердилось убеждение, что бедные люди должны быть государственной властью, при этом либерализм утратил свой пафос: «Тезис привел к антитезису». Маклакову логика этой идеологии была понятна: эгоистический либерализм привел к созданию новых почти наследственных привилегий и к необходимости с ними бороться во имя «равных возможностей»; отсюда ненависть слабейших против привилегированных, захват власти слабейшими и коммунистические идеалы.
Мировая война, по мнению Маклакова, обозначила несостоятельность европейских демократий. Либерализм с его классовым эгоизмом оказался негодным для управления национальным организмом во время войны. Государственная идеология сыграла в этот период, считал Маклаков, значительную положительную роль: при распределении продуктов, хлебных карточек, распределении частного имущества за общий счет и т. д. интересы всех слоев населения были слитыми. Маклаков отмечал и изменение психологии, далекой от либеральной доктрины: стало неловко быть богатым и это показывать, «неловко на глазах у голодных есть вкусные вещи»; увеличился налог на богатство, стало возможным участие рабочих в прибылях, государственное страхование безработных и т. д. «Сдвиг пошел не в сторону экономического либерализма и свободы самодеятельности, а в ту сторону, куда звал коммунизм». Русский опыт, считал Маклаков, дискредитировал идею народовластия.
Маклаков отвергал обвинения Бахметева в пристрастии к этатизму, который будто бы «отжил свой век». Маклаков объяснял Бахметеву, что уровень этатизма зависит от конкретно-исторических условий и социальной структуры той или иной страны. Америка находится на огромном пространстве, где культура экстенсивна, не все природные богатства использованы и не существует ограничений для личной инициативы. «В Америке создался сначала быт, который в своих собственных интересах создал и центральную власть у Вас еще нет этатизма, отвечал он Бахметеву, и у Вас делают свое благополучие благодаря личной инициативе и личному успеху в битве за жизнь». Кроме того, в Америке сложилось традиционное отношение к власти. Она создавалась не сверху, а самодеятельностью граждан; нравы, обычаи и предрассудки в Америке сильнее власти. И если в Америке либерализм является движущей силой, то в Европе он стал «старомоден». Из этого Маклаков делал вывод о том, что дальнейшая европейская жизнь будет исходить из двух исторических фактов: во-первых, властвование демократии оказалось непрочным и принесло программу борьбы классов и, во-вторых, этатизм способен разрешить требования проигравшей демократии.
Государство, по убеждению Маклакова, способно регулировать национальную жизнь, налоговую систему и принудительно разрешать противоречия классов, защищать интересы обиженных. Подобную идеологию с преимуществом этатизма Маклаков признавал временной, до тех пор пока не изменятся условия жизни: «Всякая идеология, считал он, является и синтезом прошлого, и тезисом для будущего». В соответствии с этой идеологией сложатся и международные отношения, при которых невозможен будет абсолютный суверенитет отдельного государства, установится регулирование национальных самолюбий и притязаний.
Направленность к этатизму Маклаков признавал, таким образом, одной из ведущих линий европейского развития. Что касается России, то Маклаков в своих размышлениях проявлял известную двойственность. С одной стороны, он признавал, что идеология Бахметева для России «имеет больше шансов быть верной»; причиной являются большие пространства России, недостаток рук для ее обработки, редкость населения; в России еще должен утвердиться капитализм и связанный с ним либерализм; кроме того, Россия уже «глотнула этатизма» в большом количестве. К тому же процесс освобождения от большевизма, обозначенный Бахметевым, должен сопровождаться победой над властью и утверждением главенства быта, то есть свободной личности. Вместе с тем, соглашаясь с Бахметевым в том, что в России имела место гипертрофия зависящих от государства служащих, Маклаков считал, что «русская жизнь пойдет иным путем» и установится «разумный этатизм», а «не преобладание ослабления государственных функций перед личной самодеятельностью населения»[185].