Маклаков фиксировал и в психологии коммунистов признаки нового сознания, сходного, однако, с сознанием представителей старого режима. Но чувства собственника и хозяина, которые испытывали и те, и другие, перекрывало у них желание трудоспособности, строительства и изменения жизни как внутри России, так и в международных делах. Эти, по словам Маклакова, собственники и тираны винили в своих неудачах капиталистическое окружение и считали, что с падением капитализма наступит социализм и всеобщее благополучие. Всякое соглашение с капиталистической страной, согласно этой идеологии, является попыткой использовать ее для собственных целей[180].
Маклаков постоянно следил за настроениями в торгово-промышленной среде, оговаривая, что он подходит к этому вопросу с большой осторожностью и не исключает ошибочных суждений или преждевременных обобщений. Вместе с тем он усматривал новые моменты, которые проявляются в переговорах между большевистской властью и промышленниками. Со стороны представителей большевистской власти постоянными становятся речи об осуждении коммунизма (как отмечает Маклаков, в разной степени искренние, а во многом и лицемерные), о необходимости для новой России создать капиталистическую экономику; со стороны же промышленников обнаруживается, во-первых, предпочтительность иметь дело с правительством, во главе которого стоит Красин или Каменев, поскольку они создавали «правительственный аппарат и идею твердой власти», и, во-вторых, обретенная самими промышленниками уверенность и способность ставить свои условия.
Большое беспокойство у Маклакова вызывало поведение европейских государств в период установления контактов с Советской Россией. Он считал, что иностранные государства своим влиянием могли бы побуждать Советскую Россию к осуждению большевизма или способствовать формированию в России собственнической идеологии. Так, в письме Бахметеву он выражал пожелание, чтобы присутствие Америки при обсуждении международных проблем могло бы ввести в известные рамки «флирт» Европы с большевиками и чтобы Америка могла бы сказать, что не признает правительством тех, кто боится подвергнуть свое существование проверке народного одобрения. Америка могла бы провозгласить, что пока большевики держатся во главе России силой и беззаконием, она не будет с ними обсуждать международные дела[181].
Вопросы идеологии, ее взаимодействия с государством, проблема этатизма занимают в эпистолярном наследии Маклакова значительное место. Маклаков соглашался с Бахметевым, что в будущей России «создается новый тип соотношения индивидуума и государства». «Вопрос об отношении государства к личности, вернее сказать, о том, что государство смеет или не смеет, писал Маклаков Бахметеву, для меня всегда был исключительно интересен; можно сказать, что на помыслах об этом не только началось мое политическое воспитание, но и моя политическая практическая работа. Я готов признать какие угодно жестокие законы, но при одном условии, что законы эти для всех одинаковы, и главное, что нарушение этих законов, т. е. защита прав личностей в пределах этих законов обеспечена против государства мне так нравился девиз на английском гербе: Dieu et mon droit [Бог и мое право]»[182]. «Ваша идеология, продолжал он, мне очень понятна, знакома и недалека от моей; но в ней мало нового, она скорее уже пережита». Этой идеологией являлся либерализм, многосложный по составу и содержащий как позитивные, так и отрицательные стороны. Предпринятый им в письме к Бахметеву очерк эволюции либерализма дает представление о его понимании сложного комплекса проблем, связанного как с историей этого общественно-политического течения, так и с идеологией будущего.
Маклакову импонировали защищавшиеся Бахметевым доктрина индивидуализма, личность и ее права, свобода и собственность, конструкция государства как производного правового явления, когда права личности определяют государственные формы. Защиту правовых начал в государственной жизни Маклаков объяснял недоверием к власти и перенесением центра тяжести на личность. С этим он связывал разделение властей, возникновение учения о неприкосновенности прав, образование роста государственных институтов и др. Маклаков отмечал, что либерализм сыграл свою историческую роль в XVIII и в первой половине XIX вв. в борьбе с аристократической властью на Западе. В России же либеральная идеология, по его мнению, могла перестроить политические и социальные отношения, однако исчерпала себя.
Маклаков не принимал русский либерализм в его кадетской форме. «Порочным» он признавал неверие кадетов в эволюцию самодержавия при всех его несовершенствах и ошибках, подлинной считал правую октябристскую либеральную оппозицию, к которой принадлежал и сам. Либерализм должен угрозой революции побуждать власть идти на уступки, воплощать в себе те идеи, которые могли остановить революцию. Реформирование России, по Маклакову, должно осуществляться прочным и конструктивным союзом власти и общественности; русский либерализм не захотел соединиться со старым порядком против революции[183]. «Либерализм победил феодальный консерватизм, писал он, но сам создал врагов, которые его в конце концов задушили». Это определялось, по его мнению, походом против личности, ее свободы и права, идолопоклонничеством перед коллективом, вменением государству не охранять права личности, а «принудительно осуществлять справедливость в общественных отношениях». В этом Маклаков усматривал «зародыш будущего коммунизма»[184].